Летний детектив для отличного отдыха
Шрифт:
Плетнев, толкнув калитку, вышел со своего участка, который вдруг показался ему очень большим, дом маячил за деревьями, как будто очень далеко, и очутился внутри картины кого-то из импрессионистов. Он перевидал их множество и никогда не мог запомнить имен!..
Березы шелестели в вышине, как могут шелестеть только березы и только в июле – тоненьким, быстрым, немного металлическим звуком. Солнечные пятна лежали на чистой и очень зеленой траве. За березами были ручей и мостки, надежные, выкрашенные надежной коричневой краской. Плетнев вышел на мостки, доедая из горсти смородину, и зачем-то на них попрыгал, как будто проверял. Мостки не шелохнулись.
В проточной воде полоскались длинные ветки каких-то подводных растений, а в крохотной заводи цвела кувшинка или лилия, шут их знает, большой желтый раскрытый цветок – тут уж начался Васнецов!..
Сюда бы кресло полосатое приволочь – такое специальное дачное кресло под названием шезлонг, – улечься в нем, надвинув на глаза кепку, вытянуть ноги и дремать. Вполне в духе всех бездельников и тунеядцев, начало которым положил Обломов, герой великого русского писателя Гончарова. В детстве Плетнев ненавидел обоих, и писателя, и его героя.
Прозрачная слюдяная стрекоза вдруг приземлилась на лилию или кувшинку, шут их разберет, чтобы довершить, так сказать, идиллию.
Плетнев ненавидел идиллии. Ему казалось, что любая идиллия – вранье.
– Ну, где ты там пропал, сосед? В ручье, что ль, утоп?
Он оглянулся.
С правой стороны затрещали ветки, раздвинулись кусты то ли малины, то ли еще чего-то, и показалась давешняя круглая голова в панаме.
– Иди скорей, у меня там заливает все!
Плетнев полез в кусты, сильно укололся, охнул, поджал ногу, выскочил и запрыгал.
– Чего ты? – недовольно спросила тетка. – Ничего у нас там нету, ни стекляшек, ни железок! Чего скочешь-то?!
…Зачем я все это делаю? Что со мной такое? Или так полагается, когда приезжаешь в деревню, чтобы подумать о смысле жизни и о том, что дальше?..
Следом за теткой, стараясь не ступать на наколотую пятку, он проковылял на соседский участок, длинный и узкий, как тоннель. Впечатление тоннеля дополняли еще бесконечные крыши бесконечных теплиц, поднятые и откинутые рамы, и от этого казалось, что идешь по коридору, заставленному шкафами с давно не мытыми стеклами.
– Вот здесь, глянь!.. Сорвало и хлещет!
Плетнев прошел еще немного, вдруг под ногой плюхнуло, плеснулось, и он погрузился по щиколотку то ли в жидкий навоз, то ли еще в какую-то дрянь.
На дорожке между теплицами стояла лужа, присыпанная сверху щепой и опилками.
Джинсы сразу залило, и брезгливый Плетнев, морщась, стал выбираться, но выбраться было некуда – лужа простиралась, похоже, на весь участок.
– Да ты чего? Ну, говорю же, текет! Вишь, сколько натекло! Но ничего, все впитается, лето нынче жаркое, даже хорошо, что мне дорожку полило! Вон, гляди!
И перед носом у Плетнева возникла обширная задница, обтянутая чем-то фиолетовым.
Куда глядеть-то, мрачно подумал он, жалея джинсы и себя.
Из железной трубы, под которую были подложены кирпичи, широкой струей летела вода. Толстый зеленый шланг валялся рядом. Тетка подхватила шланг, стала натягивать его на трубу, вода брызнула веером, застучала по крышам и окнам теплиц, облила тетку и самого Плетнева с головы до ног.
– Мой-то с утра в гараж укатил, – перекрывая шум воды, закричала тетка. – В гараж ему надо! А что у меня помидоры горят, на это ему наплевать!..
Она все пыталась натянуть шланг, вода все била в разные стороны, Плетнев пытался прикрыться от струи рукой, но где там!..
Алексей Александрович понял, что придется покориться, и покорился. В конце концов, он сам во всем виноват. Понесло его в деревню, схимничать и анахоретствовать!
Он сделал блестящую карьеру – все поздравлявшие его с сорокалетием напирали именно на то, что карьера блестящая! – не может быть, чтоб он не справился с каким-то там шлангом!
Тетка все кричала, вода все била, с глухим стуком обрушиваясь на стекла теплиц и на мокрую ткань джинсов, а Плетнев оглядел трубу, обнаружил за парником кран, вылез из лужи, высоко, как цапля, поднимая ноги, подошел и завернул его.
Вода перестала хлестать.
– Ах ты, окаянная сволочь! Сколько раз просила, чтоб мне как следует привернули, так нету их никого! В гараж им надо! На работу им надо! Одной мне ничего не…
Тут тетка обнаружила, что вода больше не идет, бросила шланг, встала на корточки прямо в воду и заглянула в трубу.
– Вот те на!.. Никак насос заклинило! Еще беда!
– Ничего не заклинило. Я выключил.
– Чего?!
– Я выключил воду.
– Как?! – поразилась тетка, вылезла из лужи и встала, широко расставив руки, с которых текло и капало. – Зачем?
– Чтобы шланг прикрутить.
Плетнев уже много лет ничего не делал… сам. Для всяких таких дел – поменять колесо, прочистить трубу, вытряхнуть пылесос – имелся целый штат людей. С некоторой гордостью и превосходством Плетнев называл штат «специально обученные люди». Эти люди худо ли, хорошо ли, делали за него… все. Он понятия не имел, как надо прикручивать шланги на трубы, и гордился этим!..
Впрочем, он же сделал блестящую карьеру. Вряд ли прикрутить шланг сложнее, чем сделать карьеру.
А, пропади оно все пропадом!..
Он плюхнулся на колени в лужу – то ли навозная, то ли опилочная жижа моментально вышла из берегов – и внимательно осмотрел сначала трубу, а потом шланг. Он знал совершенно точно, что в любом случае сначала стоит подумать. Подумать и посмотреть, а уж потом действовать.
Тетка в панаме отчетливо фыркнула. Должно быть, с ее точки зрения, он действовал неправильно.
– У вас есть проволока и какие-нибудь гайки? Мне нужна одна, но большого диаметра!