Летняя Love story
Шрифт:
Я засмотрела зеркало до дыр – перемен в себе после поцелуя не обнаружила.
Прибегала окрыленная любовью к Бурундукову Машка, расспрашивала про меня с Денисом. Я сказала, что ничего не помню – пьяная была. Меньше всего мне сейчас хотелось слушать охи-вздохи Кузькиной.
Днем приплелся Денис. Я заперлась в комнате и через дверь попросила бабушку придумать что-нибудь. Почему-то мне было стыдно смотреть ему в глаза.
– Соне нужно собираться, она не выйдет, – спасла меня бабушка.
Денис уныло пошел домой. Жизнь сделала меня жестокой, но иначе поступить я сейчас не могла.
Вечером к нам зашли Галопов с вдовой адмирала. Они сообщили, что подали заявление в ЗАГС и в августе состоится свадьба. Оба счастливые, просто светятся. Вдова даже как-то помолодела без парика, а спортсмен приосанился. Лишь крысоподобный бультерьер как ни в чем не бывало изображал вселенскую лень и апатию.
30 июня
Утром приехал папа. Рассовал мои вещи по пакетам, полупустой чемодан швырнул в багажник – на все ушло 20 минут. И сказал – поехали!
Бабушка еле успела в нас борщ с пирожками перед отъездом впихнуть. Она прыгала вокруг меня и папы, причитая: звоните, на солнце много не лежите, за шведским столом не объедайтесь, много не купайтесь…
Дед молча пожал папе руку, а меня грубовато, но тепло обнял.
Я села в машину, папа нажал на газ, мы тронулись. За окнами поплыли заборы.
Когда мы проезжали участок Поляковых, я увидела Пашку, выкапывающего яму под яблоню. Пашка посмотрел на нашу машину, отбросил лопату и выбежал на дорогу.
Я покидала «Розовые зори». Паша стоял посреди дороги, в недоумении раскинув руки, и смотрел мне вслед. По мере нашего отдаления его растерянная фигурка становилась все меньше и меньше, а печаль в моей душе – все больше и больше…
Июль
1 июля
Сборы на отдых в нашей семье – это песня… Песня «А ну-ка убери свой чемоданчик».
Последний куплет «А я не уберу свой чемоданчик» всегда остается за мамой. Вместе со всеми ее чемоданчиками, сумочками, пакетиками и рюкзачками.
Тогда папа уныло закуривает и поет восстанавливающую его душевное равновесие песню Виктора Цоя «Но если есть в кармане пачка сигарет…».
Только я ничего не пою. Голос у меня сильный, а слух – абсолютный ноль. При наложении одного на другое эффект возникает поразительный – поражает сразу и наповал.
Стиральная машинка весь день стирает, потом сушит, потом снова стирает… а я сижу на ней, чтоб в коридор не ускакала. Таков мой посильный вклад в эпопею под названием «Увидеть Турцию – и умереть… под тяжестью ручной клади».
Все время думаю о Пашке. Как он мог целоваться с белобрысой Жердью? От нее же за километр разит железобетонной тупостью! Я бы никогда не смогла целоваться с человеком без интеллекта. Даже брекеты не так страшны, как ощущение, что ты прикасаешься губами к совершенно безмозглому существу! Но мужчины, видимо, устроены иначе. Они могут часами облизывать лупоглазых блондинок, оставляя без интереса их умственные способности. Следствие этой неразборчивости разбивало мое сердце!
Попыталась переключиться и подумать об Игорьке. Но оказалась слишком зла, чтобы предаваться сладостным мечтам. Я мучилась ревностью до самого вечера, пока не испугалась, что от нервотрепки у меня начнут выпадать волосы, шелушиться кожа или, еще хуже, прихватит живот. Как-никак завтра лететь в Турцию, и мое физическое состояние не должно вызывать нареканий!
2 июля
Как мы умудрились не опоздать в аэропорт – ума не приложу. Мама сделала для этого все: забыла авиабилеты в кармане папиного пиджака, который остался дома, и нам пришлось с полпути возвращаться. На паспортном контроле выяснилось, что она старше своей фотографии лет на двадцать пять. И маму уже хотели завернуть, но она вовремя сообразила, что предъявила мой паспорт вместо своего.
Но это еще мелочи по сравнению с тем, что творится с мамой в дьюти-фри. Она носится промеж шоколада и игрушек, которых полно в каждом московском супермаркете, как рыбка, попавшая из аквариума в океан. И все время спрашивает папу: «А сколько это стоит в рублях?» Папа же звенит бутылками и на мамин панический ажиотаж не обращает никакого внимания.
В самолете начинается самое интересное. Мама всю дорогу шутит и пьет вино, изображая, что ей совсем не страшно. Папа читает журналы и ест, ничего не изображая.
А я смотрю в окно – земля отрывается от наших колес и летит вниз. Все становится игрушечным – машинки, домики, дороги. Вначале еще можно различить движение и суету, потом она остается там, внизу, а я здесь – наверху. Все замирает. Время на земле останавливается. Сейчас там для меня ничего не происходит. А здесь плывут облака, скрывая за своим тяжелым пухом остатки моей прежней жизни, чтобы через пару часов открыть море и пески.
Пообещала себе больше не думать о Пашке. Помню, где-то слышала, что есть психологическая ловушка, помогающая избавиться от привязанности. Теперь, вспомнив Полякова, сразу буду представлять что-то противное, неприятное. Тогда образ Пашки соединится в моей голове с какой-нибудь пакостью, и мне больше не будет больно. Решила, что Поляков станет манной кашей с комками.
Самолет пошел на посадку.
3 июля
Номер у нас в отеле – два плюс один. Мама с папой вольготно расположились на огромной кровати (не чета их скрипучей «книжке» в Москве), а мне досталась промятая раскладушка. Но я не жалуюсь – все равно без толку.
Утром папа поднял нас по будильнику и выстроил на завтрак. Мы с мамой, совершенно сонные, на ощупь отправились в столовую. Наши глаза раскрылись и разбежались, когда перед ними предстал длинный шведский стол с кучей тарелочек, мисочек, лоханочек. Рискуя заработать разнонаправленное косоглазие, мы набрали бутербродов, омлетов и фруктов, а потом стали думать, как все их съесть.
После обильного завтрака мы буквально отползли на пляж.
Я устроилась на лежаке и смотрела на море.
Море – это мокрая беззаботность. Легкие волны облизывают берег, и все тревоги лопаются вместе с пузырьками пены. Думать на пляже не получается, мысли плавятся под палящим солнцем. Можно только глядеть во все глаза и впитывать морской воздух каждой клеточкой своего тела.