Лето длиною в ночь
Шрифт:
Часть первая. Петербургские каникулы
Здравствуй, Тоня!
— Руся, смотри, смотри! — Луша настойчиво теребила его за плечо. — Прилетели! Уже Петербург видно!
Самолёт плавно кренился влево. Сквозь двойное стекло иллюминатора видно было ночное небо — огромное, густо-синее, с алой кромкой горизонта. Внизу, под самым крылом, блестела золотая россыпь огней. Город.
— Ух ты… — Руся очумело сунулся к иллюминатору, —
Но самолёт уже выровнял крен и теперь медленно клонился в противоположную сторону. Слегка разочарованный, Руслан откинулся на спинку кресла.
— Пристёгивай ремни, видишь, надпись уже загорелась… — Лукерья деловито щёлкнула замком ремня безопасности. — Ой, ты щёку отлежал! Она у тебя теперь — в рубчик!. — Смотри! — и Луша протянула брату маленькое зеркальце.
Откуда только оно взялось! В этом году сестра прям как фокусница стала — чуть что — из воздуха зеркальце возникает…
— Отсидел, — усмехнулся Руся, взглянув на свою заспанную физиономию. На щеке, и правда, отпечатался шов джинсовой рубашки и полумесяц пуговицы. Руся мотнул головой, стряхивая как труху, остатки сна, и принялся растирать щёку ладонью.
— Отлежал!
— Отсидел.
— Отлежал!
— Я же сидя спал…
— Ты ж не на щеке сидел… на чём всегда… — хихикнула Луша, и ловко, одним движением, убрала откидной столик. Аккуратно сложила книжки в пакет, а потом в рюкзак, посмотрела на брата в упор:
— Эй, мама не велела нам спорить по пустякам…
— Мы не спорим, — сдаваясь, пробурчал Руська, — мы устанавливаем истину…
Он кое-как пригладил ладонями взлохмаченные вихры, в два глотка допил остатки минералки — прямо из горлышка.
Опустошив бутылку, Руся забарабанил пальцами по гулкому пластику. Марш звучал всё громче. Руслан постепенно вошёл в раж, и на сильную долю уже поочерёдно щёлкал бутылкой то по подлокотникам кресла, то по складному столику. По коленям, по собственному подбородку, по лбу…
Пожилая тётенька справа покосилась на Русю неодобрительно.
— Вроде большой… — пробормотала она. Закрыла колпачком шариковую ручку, сняла очки и с хрустом принялась сворачивать толстенную газету с головоломками «судоку». — И как это люди детей одних самолётом летать отпускают… — донеслось до ребят сквозь шуршание.
Луша ткнула брата пальцем в бок. Он перестал барабанить, повернулся к сестре и скорчил уморительную рожу. Оба засмеялись.
Салон встряхнуло. Это шасси коснулись земли. Самолёт покатил по пустой полосе меж посадочных огней, подрагивая всем корпусом на стыках бетонных плит и постепенно замедляя бег.
— Приземлились, слава тебе Господи… — Бабуля достала из сумочки маленькую картонную иконку, на которой была изображена Богоматерь с младенцем, и глядя на неё, смешно зашевелила губами.
Руся сдавленно хрюкнул и отвернулся.
Соседка вздохнула, обиженно поджала губы и поспешно убрала иконку. Видно подумала, что он над ней смеётся…
Руся понимал, что вышло не очень красиво, но остановиться не мог… Смех так и распирал его изнутри. Ему всё казалось смешным — шмякнувшаяся в проход чья-то шапка, недовольные, похожие на мяуканье, крики проснувшегося младенца — где-то впереди, в первом ряду…
Спать вопреки маминым предсказаниям совсем не хотелось, напротив! Русю била весёлая дрожь, хотелось толкаться, гоготать, выкрикивать глупости.
Прилетели! Ура! Каникулы начинаются!!!
В узком проходе между креслами суетились пассажиры, доставая с полок вещи, шурша пакетами, натягивая куртки, запинаясь непослушными от долгого сидения ногами за сбившуюся ковровую дорожку.
— Мальчик, не ты уронил? — загорелый небритый дядька в огромных горных ботинках, весь полёт сидевший через проход напротив, указывал Русе куда-то под сиденье.
Альпинист, что ли, заинтересованно уставился на него Руська.
— Вон, под сиденьем, — повторил пассажир. — Осторожно, не наступи.
Руся нагнулся, полез под кресло. Карманный календарик, кажется… Иконка! Видно, бабулька впопыхах сунула мимо сумки… Руся выпрямился, озадаченно вертя карточку в руках.
— Не, не я уронил… — пробормотал он, краснея. — Тут тётенька сидела, это её иконка. Только она уже вышла…
— А-а, я думал, это ваша бабушка, — заметил дядька, задумчиво поскрёб рукой двухдневную щетину на щеке, поднялся с места и аккуратно достал сверху большой фоторюкзак.
Фотограф! Вот оно что. Как папа… Таких вот чёрных фоторюкзаков разного размера у них дома несколько, на все случаи папиной фотографической жизни. Руся сразу почувствовал к человеку в горных ботинках расположение. Тем более, что глаза у небритого были добрые. Весёлые и чуть насмешливые были глаза.
— Догонишь если соседку — отдай иконку-то, — сказал ему фотограф, протискиваясь к выходу. — Не догонишь — себе оставь. Зря ведь ничего не теряется. И не находится… — Удачи!
Руся кивнул, и торопливо засунул карточку в нагрудный карман рубашки.
У выхода из терминала Лушу и Русю Раевских встречала Тоня. В коротком тёмном бушлатике с поднятым воротником, в узких джинсах, без шапки, в платке, несколько раз — по-модному — обмотанном вокруг шеи. Она улыбалась и держала в руках смешные разноцветные цветы, сплетённые из надувных шариков. Луша бросилась Тоне на грудь, прижалась щекой к влажному сукну, вдохнула знакомый аромат духов. Как будто и не прошло столько лет…
Руся рывком подтянул к себе за длинную ручку чемодан на колёсиках и остановился в нерешительности…