Шрифт:
Лето, когда ты была невестой
…И терялась тропа в тёмной чаще лесов,
И был месяц, как коготь медвежий, остёр.
Засыпай, цесаревна, не слушай злых слов,
Не смотри на кровавый по коже узор.
У кого что за сердцем – тот тем и богат,
Кто-то жизни спасает, а кто-то – крадёт.
И спаситель твой будет опасней стократ
Той беды, от которой тебя увезёт.
Я
Я пытаюсь вспомнить его имя, но память моя окоченела, и я перестала чувствовать её, как свои руки и ступни. Его имя – точно серый осколок скалы, крошащийся под пальцами острыми камушками, за которым можно укрыться и от лютого ветра, и от заклятого врага. Оно очень ему подходит. Оно вертится у меня в голове, но я никак не могу поймать его. Как, бывает, не можешь вспомнить строку из середины песни, пока не начнёшь петь её с самого начала.
Часть первая. Брегир
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес…
М. Цветаева
– Я понимаю твою грусть, милая, и разделяю скорбь! – с фальшивой нежностью пропел Рейслав, – но как бы жестоко это ни звучало – у тебя нет времени оплакивать отца. Сейчас есть вещи более значимые: страна осиротела, осталась без правителя, и долг цесаревны – поспешить с замужеством, выбрать нового цесаря. Ах, если бы знать заранее, что эта неведомая хворь убьёт моего бедного брата, ты бы, конечно, не отказала Таерину, единственному соискателю твоей руки! – Рейслав горестно вздохнул. – Посмотри на себя, – с жалостью продолжал он, – бледна, костлява, черноволоса! Вся в мать-чужеземку. Боюсь, тебе пришлось бы долго искать достойного человека, что согласился бы взять тебя в жёны. Непозволительно долго, если бы не я, милая! Я спасу тебя. Спасу королевство. И всех нас. Мы сократим время скорби по твоему отцу до месяца, а потом сыграем свадьбу. Не очень пышную. Всё должно быть скромно и умеренно, как дань уважения почившему. Но откладывать нельзя!
Сольгерд до боли в пальцах сжала шёлковый платок и опустила голову ниже. Она изо всех сил старалась не смотреть на Рейслава, не видеть его длинные нервные пальцы, накручивающие её локон, вкрадчивую улыбку, игравшую на хищных губах, пронзительные голубые глаза, в холодной глубине которых то и дело вспыхивали искры беспощадности. Он наслаждался властью над ней и не пытался скрыть этого. Его утончённая красота, шёлковый голос, дорогой аромат, сделанный на заказ лучшим парфюмером королевства, вызывали в Сольгерд непреодолимое отвращение. Её била мелкая дрожь, и, казалось, её вот-вот стошнит. Вот бы на его расшитые шёлком туфли! Она была уверена, что без Рейслава не обошлись ни длительная болезнь её отца, ни его смерть.
– Что молчишь, милая? – он бесцеремонно приподнял её лицо согнутым пальцем за подбородок, и комната покачнулась, как корабельная палуба. – Посмотри-ка, что я тебе принёс! – мужчина с торжественным восторгом подхватил бархатный ларец и раскрыл его. Внутри, переливаясь гранями драгоценных камней, лежала диадема. – Корона твоей матушки, любовь моя! Примерь-ка! – Рейслав трепетно достал драгоценность из футляра и водрузил на голову Сольгерд. Края короны впились в кожу, словно были заточены. Рейслав хозяйским движением откинул её волосы за плечи и отступил на шаг, глядя на девушку с неподдельным восхищением.
– Я обещаю любить тебя, милая! – прошептал он, – как любил твою мать, ведь ты так на неё похожа! Но тебя у меня никто не отнимет, даже мой собственный брат! Она выбрала его. И умерла из-за него. Но ты выберешь меня, и всё будет хорошо, слышишь? Всё будет хорошо, если ты будешь моей, – он подошёл к девушке почти вплотную и погладил по щеке. Сольгерд, сжав зубы, стерпела его прикосновение. – Видишь, как всё просто, моя маленькая беззащитная цесаревна, – усмехнулся мужчина, медленно и многозначительно поцеловал её холодные дрожащие пальцы и вышел из опочивальни, замкнув дверь на ключ.
На секунду воцарилась тишина. Так бывает, когда во время шумного летнего купания резко нырнёшь под воду: из звуков остаётся лишь едва уловимый звон в собственной голове. Сольгерд рванула корону с головы, выдрав зацепившуюся за витиеватый узор прядь, и даже не заметила этого. Она с такой силой швырнула венец в затворённую дверь, что на месте удара появилась щербина.
– Волчий ты выкормыш! – прошептала она, опускаясь на пол в беззвучных рыданиях. – Умереть отраднее, чем быть твоей!
***
– Ты мне должен! – маленькая женщина с потемневшей и сморщенной от прожитых лет, словно грецкий орех, кожей, перегнулась через узкий деревянный стол. – Жизнь за жизнь, помнишь? – нянюшка Келлехерд многозначительно постучала кончиком пальца по столешнице. Через стол на неё холодно смотрел черноволосый мужчина. Он не был стар, но в короткой бороде уже поблёскивал первый снег ранней седины, а промеж бровей залегла морщинка, заметная даже тогда, когда он не хмурился.
– Что ты хочешь от меня, Келлехерд? – устало уронил мужчина. – Даже если я вытащу её из замка и увезу от Рейслава, что мне с ней делать? Её будут искать, она же наследница, пусть сама она и не имеет права на престол. И не будет Рейславу спокойно спаться, пока она жива, но не его жена.
– Я хочу, чтобы ты её спас и отвёз в сопредельное государство. Тамошний королевич просил её руки. Политический брак. Она не захотела, но цесарь так и не успел отправить ответ. Там Сольгерд будет в безопасности. Брегир, ты обещал – жизнь за жизнь. Только я не за свою жизнь прошу, а за её.
– Ты одного понять не хочешь, Келлехерд, – мужчина облокотился о стол, – до королевича твоего – несколько дней пути. Ты же понимаешь, как мне придётся её вызволять из-под Рейславовой охраны? И какую цену я за это заплачу. А потом она останется со мной посреди леса, и я не уверен, что смогу тогда защитить её. Этого ты хочешь для своей цесаревны?
Нянька потемнела лицом. Её морщинистые ладони с сухой, тонкой, словно пергамент, кожей, задумчиво гладили столешницу.