Лето пахнет солью
Шрифт:
– Мы завтра уезжаем.
– Гм, – неясно пробурчал Димка и посмотрел в сторону.
– В десять утра, – сказала Ленка, и Димка снова что-то промычал.
Ленка смотрела на море. Когда оно рядом, бояться ничего нельзя.
Ни бабушек. Ни ос. Ни уколов, ни контрольных, ни расставаний.
А море теперь будет рядом всегда.
– И всё, – сказала Ленка.
– Пш-пш, – прошипел Димка, как сдувающийся воздушный шарик. А потом несмело добавил: – Пойдем купаться?
И Ленка весело откликнулась:
– Пойдем!
Она
Потому что Димка, конечно, наутро не пришел ее провожать. Ленка долго выглядывала из окна автобуса – не идет ли он, не опоздал ли, вдруг бежит?
Но нет, Ленку провожали горы, Ленке махало волнами море, появляющееся и исчезающее за окнами, с Ленкой рядом были довольные бабушки, которые ей о чем-то, кажется, рассказывали во всех подробностях.
Когда они приехали на вокзал, Ленка почти успокоилась. Асфальт перрона сотрясался, как при землетрясении, от бабушкиных неподъемных сумок с фруктами, сувенирами и всем тем, что они брали с собой на море. Ленка шагала за вереницей бабушек и покрикивала им:
– Ровнее шаг! Ровнее шаг, бабушки! – и бабушки выравнивали шаг.
Но тут одна из них остановилась и показала куда-то пальцем. Бабушки сплотились в букет, и Ленка еле протиснулась, чтобы посмотреть, что там.
А там по перрону шел Димка.
Он не искал Ленку. Димка был тихий, тоненький, испуганный и непохожий сам на себя. Не смотрел вокруг, а глазел под ноги. Димка шел в конце вереницы из трех дедушек.
Дедушки были большие.
Дедушки были огромные.
Димка боялся дедушек. Ему казалось, если он посмотрит по сторонам, то все будут тыкать в него пальцами.
Дедушки хохотали, тащили многокилометровые сумки, и над дедушками гремел салют.
Бабушки приосанились и двинулись навстречу.
17 июня – 2 июля.
Посмотри в глаза креветкам
Это очень нехорошо, если едешь на море после того, как признался девчонке в любви. Вот я признался и еду. И это очень нехорошо. Я, можно сказать, с признания – и сразу в вагон. То есть я два года собирался признаться, потом прибежал к ее дому, вызвал вниз и говорю:
– Я тебя люблю.
То есть нет, не так. Сначала я сказал «Привет». Спускается она (а ее Катей зовут), выходит из подъезда, а я ей сходу:
– Привет, я тебя люблю.
Честно говоря, я точно не помню, что я там наплел. По-моему, я назвал
– Привет, Катя. Я тебя люблю.
Нет, не так было. Сначала я назвал ее по имени, потом привет, и уж потом, что люблю… Но дальше я точно помню, что сказал. А дальше:
– Но сейчас я уезжаю на море. Не грусти, я вернусь, – это я сказал, потому что мне показалось, что Катя загрустила, – и мы будем гулять по дворцам и паркам.
– А… – протянула Катя.
– Я буду тебе звонить, – продолжил я. – И рассказывать, как мне хорошо на море и как плохо без тебя.
– Ну ладно, – пожала плечами Катя.
И тут как раз подъехало такси с родителями, и я в него эффектно загрузился – то есть стукнулся головой о крышу автомобиля, так на Катю засмотрелся. Думаю, ее это должно было впечатлить. Она стояла очень впечатленная. И помахала мне – медленно-медленно, как при повторе в хоккейном матче.
Взаимные чувства – лучшие чувства на земле. Потому в поезде мне все про нее напоминало, про эту девчонку. Провода, столбы, деревья. Даже мама казалась похожей на Катю, хотя мама на нее не похожа. И даже в папе я находил отблески Катиной красоты.
Я, как и положено, грустил.
Чай пил с грустью, шоколад ел с грустью, печально играл в игрушки на мобильнике и хохотал тоже как-то сдавленно. Мне хотелось, чтобы по лицу моему катились настоящие мужские слезы, но слезы эти сидели в моих глазах и берегли себя для другого подходящего случая.
Но как только мы приехали к нашему морскому городу, то на автобусной станции я сразу увидел Катю. И мои мужские слезы подступили к горлу. Я подбежал к ней и сказал:
– Ты, Катя, совсем ненормальная, если поехала за мной, как за декабристом, но от этого я тебя еще больше зауважал и полюбил.
А Катя спросила:
– Ненормальный, что ли?
Как это было похоже на Катю! Сколько раз за время нашего знакомства она спрашивала, ненормальный я или нет! Иногда мне казалось, что ее в жизни больше ничего не интересует, только знать бы, нормальный я, или все-таки чуточку того, или у меня полностью крыша съехала.
Я сказал:
– Катя! Ради тебя я готов быть каким угодно!
Тогда девчонка скривилась и ответила:
– Вообще-то я не Катя, а Вика.
И тут я выпалил:
– А Катя где?
Зря я это сказал! Потому что если человек решил поменять имя, место проживания, цвет волос, школу или планету, не надо ему напоминать о прошлом. Что она может ответить на вопрос, где Катя? Катя глубоко внутри нее, она не покажется наружу, как ни проси… Вот Вика и смотрела на меня, как на ненормального. Я тогда задал вопрос попроще:
– Ты зачем за мной поперлась-то? Я же сказал, что приеду и будем гулять по дворцам и паркам. Где твое терпение?
– Странный ты какой-то, – ответила Вика. – Пристал чего-то. Я вообще здесь живу, понял? И за тобой никуда не перлась.