Летописи Святых земель

Копылова Полина

Выше всех сидела она вместе со своей камеристкой, своим старым любовником Алли и своим новым любовником Эккегардом Варграном, в глазах которого с той памятной ночи возле гроба так и осталась обреченность. Ей было его жалко, и она долго сомневалась, стоит ли открывать ему все. Но в конце концов открыла, и он устало кивнул головой, понимая, что теперь она не остановится.

Ее светлые волосы забрали в глухую сетку, натянули сверху тесный чепчик со сбегающими вдоль щек лентами. Водрузили на голову большую двухъярусную шляпу из шелковых валиков, расшитых золотыми зубцами. Под горлом навесили маленькое черное не укрывавшее груди покрывальце

с ажурными зубчиками. Траурное бархатное платье, того покроя, что был принят у легкомысленных горожанок – с коротким узким лифом и широченными рукавами на зажимах, – уже топорщилось по бедрам подколотыми складками. Поднесли зеркало. Уже пора идти?

Она не сотворила заклятия, не помолилась, не повесила образа в глубокий вырез платья. Она стиснула зубы, прижала локти к бокам, сплетя на животе узкие розоватые руки, единственным украшением которых была двойная вдовья слезница (за первый брак и теперь уже за второй), коротко вздохнула и ступила через порог.

Она шла в Зал Этар. В голове было пусто. Оставалось только ждать, что будет дальше. Она понуждала себя думать о неудаче, только о неудаче, ибо тем слаще тогда покажется победа и тем легче будет пережить поражение.

За ней жиденьким хвостом поспешали распетушенные маренские вертопрахи, мелькнуло серое лицо Энвикко, и позади всех, в отдалении, Эккегард. Она отвернулась. Сейчас мешало все – любови, ненависти, дружбы.

Двери распахивались одна за другой, и все ближе был Зал Этар, и все сильнее тянуло леденящим ветром судьбы. Беатрикс едва дышала от волнения, чувствуя, как режет она своим телом этот вихрь вражды и опасности, ветер Судьбы. Ее трен тянулся по земле, но ей казалось, что он тяжело бьется над полом, заворачиваясь вокруг ног в струях тяжелого холодного ветра.

И вот, плоско блеснув накладками кованого серебра, распахнулись последние двери. Высокие потолки раскрылись каменными ветвями в острой алебастровой хвое. Мягкий зеленый свет лился из чешуйчатых витражей. Колыхалось трескучее изумрудное пламя над черными жирандолями. Мерцало серебро – серебро на плечах, на груди, на руках, на эфесах мечей, сединой на головах, венцами на надменных висках Высоких Этарет.

Королева метнула взгляд вверх, где на окружавшей Зал галерее виднелись безликие желто-лиловые гвардейцы. Знак. Они условились с Вельтом о знаке. Но Вельт же должен кричать, значит, его нет на галерее, он где-то в толпе выборных, и ей до самого конца ничего не знать – даже кто стоит на галерее, ее сообщники или тупоголовые рингенцы? Да еще почему-то внизу тоже стояли гвардейцы, а там им стоять не полагалось… Только бы пережить эти свинцовые минуты, перестоять, перемолчать, перетерпеть…

Вскинув голову, она величаво всходила на возвышение одновременно с принцем Эзелем – обычай был, чтобы до последней минуты соперники делали вид, что не знают, кто избран. Место ее было справа от великанского елового трона. Отрешенно и чуждо, словно замороженное пламя, свисал над ним лилово-золотой штандарт. Черный пес на штандарте скалил пасть, стоя на задних лапах; золотинки шитья, изображавшие мех, слабо искрились на его поджаром теле.

Стояла глубокая тишина. Все чувства Беатрикс обострились – ища знакомые лица, глаз мимолетно отмечал парящую в зеленых лучах пылинку. Уши улавливали эхо дыхания, отзвуки города, скрип сочленения в доспехе стражника. В воздухе застыл до дурноты густой запах свечей. А в груди, но не там, где сердце, а глубже, в самом гнездилище души, заворчало, загремело цепью

застарелых обид пробудившееся бешенство. «Подожди!» Беатрикс прикрыла глаза.

Ее время еще не пришло, хотя было уже где-то близко, за дверями Зала, – а пока она, Беатрикс, должна, должна, должна унизить этих статных серебристо-зеленых гордецов со звериными мордами на оплечьях, чтобы завоевать право на свое Время.

Звон труб ворвался в ее мысли и смел их – она стала смотреть вокруг. Шесть из семи глав семейств, шесть яснейших магнатов в Эманде стояли по другую сторону трона на ступеньку ниже. Кроме них, на возвышении не было никого. В Зале расположились Дома Высоких, каждый занимал свою исконную часть – полосу. За ними, теряясь в другом конце Зала, толпились тягостно онемевшие Чистые – те, что, гаркнув давно ставшее бессмысленным древнее слово, должны были подтвердить и освятить свершившийся акт.

Она различила серебристый профиль Окера Аргареда. Потом – в центральной части – нашла его детей, Лээлин и Эласа.

Потом ей пришлось сосредоточиться – заговорили на Этарон, которого она не знала. Совсем. Ни единого слова. Ее брезгливо не допускали к этому звонкому древнему сокровищу, дававшему большую власть над человеком. Ей случалось видеть, как при первых звуках этого языка завороженно цепенеет прислуга. А у нее самой от протяжных музыкальных созвучий отвратительная боль начинала часто-часто биться в висках.

По каким-то интонациям, по паузам, принятым во всех языках, она угадывала, о чем речь. Отец ее любовника Эвен Варгран сейчас выдвигал пространные обоснования того, почему их выбор пал именно на нее. А может, и просто молол какую-то высокопарную чепуху, потому что имени своего она не различила.

Снова возник профиль обеспокоенного Аргареда – он искал глазами малолетних детей будущей регентши и не видел их.

Варгран произнес наконец ее новое, здешнее, странно полюбившееся ей имя – Беатрикс, – и она вдруг подумала: «Неплохо, у меня не только я сама, у меня еще и это имя». Варгран продолжал говорить, но она непроизвольно отвлеклась, услышав шевеление в Зале. Приметила, как недоверчиво, почти затравленно обернулся на нее Аргаред.

И королеве вдруг захотелось засмеяться – деланным горловым смешком. Она поняла, что с этой минуты пойдет по их непоклончивым головам, да хлеще, да слаще – по их отрешенным серебристым лицам, тонкий румянец на которых был подобен туману в закатном бору. И она стала одной крови – не со своими спрятанными детьми, не со своим далеким гаснущим семейством, а с нарисованным на штандарте черным псом.

Но еще ничего не было известно. В странно гнетущей тишине этого высокого и гулкого чертога ей несли на пюпитре жесткий белый свиток Хартии Воли.

Его испещряли витиеватые письмена Этарона. К углу был заботливо подколот маленький листок, где Эккегард Варгран собственноручно записал произношение Этарона привычным ей алфавитом. Все. Дальше ее работа. За рядами Высоких толпились, одурманенные речью Варграна, Чистые дворяне, выборные. Каждый знает на Этарон не больше двух заклятий. И никто ничего не понял. Ну… Сейчас она всем им покажет.

Беатрикс подняла глаза и опустила руки, сжимавшие пергамент. Позорная Хартия Воли. Сейчас об этом позоре узнают все. Сейчас… Наизусть, медленно, звучно, отсылая голос к самым дальним уголкам чертога, она начала: «Здесь и сейчас, в присутствии яснейших магнатов во Эманде и достойных благородных дворян, я оглашаю Хартию Воли и клянусь свято ее выполнять…»