Летучие мыши появляются ночью. Та, которой не стало. Табакерка императора
Шрифт:
— Не твою гипотезу, Димов, а мои собственные подозрения! — нервно сказал старший лейтенант.
— Не будем спорить, — согласился Димов. — Но по–прежнему остаемся открытым вопрос: почему он это сделал? Я не допускаю, что из–за имущества или, скажем, семейной вражды. В те времена имущество ничего не значило, а отношения, как я понимаю, были нормальными, раз твой отец доверял своему шурину и пошел с ним куда–то. Остается третья возможность — твой дядя злоупотребил властью. Может, присвоил государственные средства или получил большую взятку. Твой отец знал: об этом, но молчал. Несомненно, он был честный человек, но, может быть, тогда ему некому было об этом сказать. Или же у него не было достаточных доказательств. Я не верю, что твой дядя сам догадался. Возможно, отец рассказал твоей матери, а она передала его слова брату.
— Замолчи! — почти закричал Шопов.
— Это всего лишь гипотеза, — закончил Димов. — Гипотеза как гипотеза… Одного только я не понимаю во всей этой истории: почему ты не попытаешься проверить ее? В конце концов, речь идет о твоем отце… Твоем отце!
Шопов шел медленно и тяжело, лицо его совсем помрачнело.
— Разумеется, я пытался, — сказал он наконец. — Но ничего не вышло.
— Совсем ничего?
— Да, ничего. Следствие велось совершенно правильно, но никаких результатов не дало. Мать прослушала через закрытую дверь голоса примерно двух десятков людей, но ни в одном из них не признала того, который позвал отца той ночью. Перерыли все село и окрестности и ничего не нашли.
— А допрашивали бывших богачей? Тех, кто мог дать взятку?
— Разумеется, нет. Следствие не исходило из подобной гипотезы. Но я сам расспрашивал людей. Все, кто мог бы что–то сказать, молчат. Слова из них не вытянешь. Так упорно молчать могут только напуганные люди.
— Да, это неспроста, — согласился капитан.
— Существует что–то, чего я не в силах преодолеть. Словно бьешься головой о стену.
Шопов замолчал, весь его вид говорил о том, что этот разговор ему неприятен.
— Послушай, ты когда уезжаешь в Н.? — спросил он подавленно.
— Собирался завтра…
— Если хочешь, могу подбросить тебя на своем «Запорожце». Мне по пути, я еду в Кюстендил.
— Хорошо, — коротко ответил Димов.
Они расстались на углу, капитан направился к троллейбусной остановке. И вовремя — красный жук неуклюже выполз из–за угла, уныло мигая круглыми глазами. Димов неохотно опустился на провисшее сиденье, от соседа пахнуло на него кислым вином и салом. Нет, он был недоволен вечером. Все давешние разговоры казались ему глупыми и излишними. Может, лучше было бы, если бы он вообще молчал.
2
Они отправились в путь на рассвете. Шопов заботливо уложил два чемодана на заднее сиденье «Запорожца», нажал на педаль, и маленькая машина бодро понеслась по пустынным улицам.
— Это весь твой багаж? — спросил Шопов.
— Да как тебе сказать, если не считать книг…
— Вот так, пожалуй, мы и проведем всю свою жизнь, — заметил старший лейтенант. — С несколькими чемоданами…
Но по его тону не чувствовалось, что он жалеет о своей судьбе. Все же, наверное, так жить ему будет гораздо легче, чем жить под тяжелым взглядом своего дяди.
После вчерашнего тягостного разговора настроение теперь неожиданно изменилось. В конце концов, каждое незнакомое место — своего рода лотерейный билет: не исключено, что и на их долю что–нибудь выпадет.
Машина вскоре выехала из города и быстро понеслась по Валдайской низменности.
Здесь утро было еще более свежим, по обеим сторонам дороги круто уходили ввысь ржавые бока гор, золотились верхушки тополей. Но когда они спустились к Перникской котловине, краски дня померкли. Небо стало серым, словно свинец, и в нем уныло мерцало бледно–розовое солнце. «Запорожец» несколько раз сердито фыркнул и закашлялся, в бодром ходе начались сбои.
Вскоре показались первые трубы и башни, прихлопнутые тяжелыми клубами дыма.
— Кажется, здесь производят один дым, — сказал капитан, мрачно глядя на трубы. — Иначе его не было бы так много.
— Там, куда ты едешь, гораздо лучше, — отозвался Шопов. — Я хочу сказать, что там, по крайней мере, воздух хороший. А вообще–то скука смертная; пока не привыкнешь, будет трудно…
— Ну я не так–то легко отчаиваюсь, — шутливо сказал Димов. — Мой дед из Кукуша, большего упрямца, чем он, не сыщешь.
Он улыбнулся какому–то своему воспоминанию, потом продолжал:
— Он был продавцом пышек, пек пышки в нашем квартале. Однажды, когда он ездил за покупками в город, у него украли кошелек. Он привязывал его к штанам кожаным ремешком, так что уж не знаю, как его удалось украсть. «Ноги моей больше там не будет!» — сказал дед. И не ездил в город до конца жизни.
Завтракали в Пернике. К большому удовольствию капитана, они отыскали неподалеку от автостоянки лавчонку, где продавались пышки.
Димов бросился к лавчонке, взял полдюжины пышек, но съел только три.
— Что это за пышки, — разочарованно сказал он. — Позор, а не пышки. — И снова вернулся к биографии деда.
В первые же годы войны он сам, по своей воле перестал заниматься своим ремеслом, только чтобы не срамить его.
В комиссариате им начали выдавать затхлую муку, прогорклое масло. Они стали покупать продукты на черном рынке. Но их тут же оштрафовали. «Больше я печь не буду! — сказал дед. — Ремесло, которое я унаследовал от отца, позорить не могу».
Он высох от горя, так и не дождавшись конца войны…
В Н. они приехали часам к девяти. Городок действительно выглядел приветливым и чистым. Двухэтажные дома, свежевыкрашенные, с хорошо вымытыми стеклами, выглядели очень аккуратно. И все–таки какая–то провинциальность и леность чувствовались даже в замедленных движениях редких прохожих. Никто никуда не спешил, никто ни из–за чего не поднимал шума. В ясной прозрачности воздуха все краски казались и яркими, и в то же время унылыми. Это впечатление усиливалось общим безлюдьем и неподвижностью — на улицах почти не было людей, совсем не чувствовалось привычного горожанину ритма. Только группа пионеров в белых рубашках и ярко–красных галстуках, шумно пересекающая главную улицу, внесла небольшое оживление. Димов почувствовал, как сердце его начинает сжиматься, хорошее настроение, с каким он начал этот день, медленно угасало. Да, этот лотерейный билет явно не выиграет, потому что выигрышей здесь вообще не бывает.