Летящий и спящий (сборник)
Шрифт:
ПЛОТЬ
Рынок. На прилавке разложены мокрые куски свинины, бледные трупики кур, по которым ерзают тяжелые груди бабы-торговки. Круглые живые глаза азербайджанца жадно пожирают ее обтянутую грязным и сальным ситцем плоть.
— Выбирай… Хочешь этот кусок? — груди колыхнулись, чуть не вывалились, снова поехали.
— Хочешь печенку? Бери печенку, — предлагают смуглые круглые, тяжко вздрагивая. (Печенка блестит, как новенькая «вольво».)
— Хочешь вымя?.. Почему,
Азербайджанец провел языком по пересохшим губам и пробормотал что-то в сторону, наверно, выругался.
ПРОРЕХА
В газетах пишут: молодые с крыши падают. Вот как высоко водка заводит и в спину толкает. А ведь наверняка только глянуть вниз хотел.
Гуляю вчера с собакой на наших зеленых задворках возле одиноко стоящей белой 12-этажной башни. Вдруг неизвестно с чего возникает какая-то суета, пустота, нескладуха, растерянность. Девчонки бегут, стриженая соседка с пуделем. Милицейская машина не спеша во двор заезжает.
— Несчастье! — кричат. — Человек с крыши упал!
Заглянул я за угол, куда все бежали, — и никого нет. Вот он отдельно на газоне, в белой рубашке, серое лицо — вбок. Лежит, сразу видно: неживой, будто мешок или куча песка. Молодой как будто мужчина, а ведь так не назовешь. Теперь просто покойник.
Солнце уже низко, прожигает крыши дальних зданий, в деревьях сквозит лучисто. Холодом откуда-то поддувает, как из подвала. Будто в действительности, в ее грубой и плотной ткани, образовалась прореха, он и провалился туда.
ХИТРЫЙ МАЛЬЧИК
Ушел мальчик в курточке с воротничком. И не вернулся. И не нашли.
Правда, вчера я увидел во дворе мальчика в курточке и с воротничком.
— Ты, — говорю, — мальчик, который ушел вчера и не вернулся?
— Нет, — говорит, — я другой мальчик.
— Но ты же в курточке с воротничком.
— А у меня курточка синяя и воротник другой.
— А откуда ты знаешь, какая на нем была?
— В телевизоре показывали.
Так я и отошел ни с чем. Хитрый мальчик.
КЛЕРК
«Не бери!»
«А вот сейчас и возьму».
«Нельзя, говорю».
«Сейчас и украду».
«Не смей».
«Даже вот так здесь под ложечкой сосет! Сил нет, украсть хочется!»
«Да у тебя рука не поднимется».
Посмотрел на свою руку: холеная, гладкая кисть с редкими веснушками, бледный маникюр, пальцы вот коротковаты. «Поднимается», — думает. Главное, исключительной честности человек. Среди банкнот, бланков, компьютеров постоянно. Что стоит самому себе авизо изготовить и себе же самому выдать. В банке работает.
Язву нажил как дважды два. Попробуйте каждый день с собой сражаться. И каждый раз себя побеждать.
Убил сожительницу кухонным ножом. Ввалилась милиция: сидит на стуле, руки висят, как не свои, башмаки, знаете, такие рабочие бутсы, в крови мокнут, ничегошеньки не помнит.
Стали брать, сопротивляется, не дается:
— Как же я без Нины Васильевны? Как же я без Нины Васильевны?
— Да вот она, твоя Нина Васильевна, под столом лежит.
— Это не она, не она. Соседку подложили.
— Она, она, сам и зарезал, глаза налил. Вспомни, как было дело. Небось она побежала, а ты ее — в спину да не раз. У, зверюга!
Сразу обмяк.
Так его и показали в «Новостях» по третьей программе: лицо красно-оранжевое, брюки слепо-синие. И весь-то набух — и лицо и руки. Как переспелый, помятый плод. Благожелательный голос ведущего между тем рассказывает:
— Сергей Иванович, бомж, убил сожительницу кухонным ножом…
ЧЕСТНЫЙ КОММУНИСТ
Умер подполковник в отставке, пенсионер. Похоронили. Родные и друзья, немолодые уже, утомились, с облегчением расселись за домашним столом помянуть. Поросль тут же суетится, тарелки разносит, бутылки ставит.
Друзья вспоминают, какой хороший был, стараются изо всех сил, будто покойный может их услышать и словечко там замолвить. Будто сами туда собираются. Странно. Атмосфера такая, нереальная.
Поднялся один, беловислоусый и уже краснорожий от выпитого, и провозгласил, торжествуя:
— Светлая память ему на том и на этом свете, честный коммунист был.
Честный человек, понятно. А честный коммунист — что это такое? И как это может помочь ему на том свете?
И увидел я мысленным взором иконку в углу. Такое лицо, немолодое, но гладкое, решительное и внушающее доверие, над невнятной лысинкой светлый нимб. И надпись красная старыми буквами:
ЧЕСТНЫЙ КОММУНИСТЪ
ПЕТЕРБУРЖЕЦ
На службе часто выходил из себя. И шел в раздражении, быстро, подняв острые плечи, по обыкновению, сутулясь, по высокому коридору, по мраморной лестнице, со встречными не здоровался, молча принимал пальто у швейцара — и на холод или под дождь. Ходил и дышал мокрым и промозглым Петербургом, о чем думал?
Останавливал прохожих и говорил:
— Вы слышали? Лично я вне себя.
Да они и сами видели: какой-то он на себя не похожий. Снова что-то произошло. Видимо, опять из себя вышел.
Но от себя не уйти. Где-нибудь в кафе на углу Литейного или у метро после нескольких часов блужданий неожиданно встречал себя, нахохлившегося, ожидающего, обиженного.
Входил, как в собственную квартиру, прямо в пальто, в шляпе, с зонтиком. И сразу успокаивался.
— Фу! Наконец-то пришел в себя.