Лев с ножом в сердце
Шрифт:
— А кто вам пишет? — спросил он.
— Девушки в основном.
— Они пишут о любви? — уточнил он. И вопрос его был не праздным — чувствовалось, что тема его затронула.
— О чем еще могут писать девушки?
Он засмеялся.
— Знаете, я думаю, что любовь, даже безответная, все равно удивительное чувство. Как ураган.
— Ураган? — удивилась я.
— Ну да. Все сметает и рушит на своем пути. Даже дышится по-другому…
— И выворачивает с корнем деревья.
— Да, бывает. А письма… интересные?
— Иногда… нечасто. Все брошенные жалуются, и жалобы их удивительно
— Хочется поставить двойку?
— Хочется. Но ведь пишут не от хорошей жизни, а чтобы получить утешение. Вы не представляете себе, как хочется услышать что-нибудь вроде: дорогая Лена, все будет хорошо, поверь мне. Ты еще встретишь свою любовь…
— Представляю, — ответил он. — Очень даже представляю. А потом, когда все заканчивается хорошо, они пишут вам… ну, рассказывают, что все наладилось?
— Пишут… иногда. Даже зовут на свадьбу.
— И вы…
— Нет. Я никогда не отвечаю на приглашения.
— Понимаю, — говорит он после паузы. — У вас семья?
Переход был слишком резкий, и я промолчала. Он понял и сказал:
— Извините.
…Семьи у меня нет. Иначе я не сидела бы на работе допоздна. Мог бы сам догадаться. С шестнадцати лет я одна. С тех самых пор, как умерла Светлана Семеновна, единственный близкий человек, которого я знала в жизни, директриса городского детского дома. Если бы не она, кто знает, кем бы я выросла? Когда мне исполнилось восемь, Светлана Семеновна забрала меня к себе. Я никогда не спрашивала ее о моих родителях, но она сама рассказала, что меня оставила в роддоме молоденькая женщина, совсем девчонка. Ее привезли чуть ли не с улицы ночью, она родила девочку — меня — на удивление легко, а утром удрала, бросив младенца на произвол судьбы. Ни паспорта, ни других документов при ней не было. Даже имени ее никто не знал. Не спросили, не до того было. Нянечка помнила только, что она «орала дюже». И колечка обручального на руке не оказалось. Удрала под утро, не оглянувшись, не увидев своего ребенка, прямо в больничной, не по росту, сорочке…
Меня, как всякого брошенного ребенка, жгуче интересовал вопрос: думает ли мать обо мне хоть иногда? Вспоминает? Не котенок ведь… человек! Маленький, беспомощный, слабый… Или, перепуганная до смерти, она бежала куда глаза глядят, не желая ни видеть меня, ни слышать, желая только одного — удрать и забыть, как страшный сон?
Став старше, я поняла, что моя молоденькая мать была несчастной глупой девчонкой, брошенной дружком, и ребенок ей ни к чему. Слава богу, хоть не извела…
Но это потом. А пока я придумывала себе всякие истории о том, что меня похитили у матери и она до сих пор ищет своего ребенка и сходит с ума от горя. Мне хотелось куда-то бежать, кричать, что я здесь… Я стала замкнутой, мне казалось, что меня нарочно прячут, а мама моя на самом деле пишет во все уголки страны, даже сюда, в наш детдом, ищет меня, а мне эти письма не показывают и только шепчутся за спиной.
Светлана Семеновна, прекрасно понимая, что со мной творится, сказала однажды: «Лизочка, послушай меня, родная! Человек иногда совершает странные поступки. Твоя мама была совсем девочкой, говорили, ей тогда было
…Я по-прежнему живу в квартире Светланы Семеновны — я стала ее семьей. Другой у нее никогда не было. Светлана Семеновна не могла иметь детей и всю жизнь возилась с чужими. А моя молоденькая глупая мама могла! И сбежала от меня. Иногда я представляю, что у нее теперь семья, другие дети — мои братья и сестры… Вспоминает ли она обо мне? Хоть изредка? Помнит ли мой день рождения? Ведь она даже не знает, как меня зовут…
— И что же вы советуете брошенным девушкам? — спрашивает Игорь.
— Оглянуться вокруг. Кстати, мне пишут не только брошенные девушки.
— Неужели парни тоже пишут? — не верит он.
— Пишут, но редко. Мне пишут девушки, которые хотят любить. Они спрашивают, где можно встретить доброго, надежного, честного. Единственного…
— И вы…
— Я говорю — ждите.
— И надейтесь?
— Да.
— Удивительно, — говорит он, — игра под названием «Любовь» тянется тысячелетия и до сих пор… актуальна! И никакая сексуальная революция ее не убила.
— Только слегка придушила, — говорю я.
Он смеется. Вообще, он легко смеется, и я понимаю, что его радует наше общение. Меня тоже. И нам все равно, о чем говорить. Обо всем, ни о чем. Он тоже одинок?
— Извините, — говорю я с сожалением, — мне нужно еще поработать.
— До завтра, — прощается он. — Я позвоню. Спокойной ночи…
— Вы звоните из автомата? — спрашиваю я вдруг. Мне слышен шум мотора.
Он отвечает не сразу — думает. Потом говорит:
— Нет, я просто стою у открытого окна…
Глава 6
Будни «Елисейских полей»
— Как жизнь, Лизавета? — спросил Аспарагус, появляясь на пороге моей комнаты. Лицо у него расстроенное.
— Хорошо, Йоханн Томасович, — ответила я. — Что-нибудь случилось?
— Случилось уже давно. А сегодня я в очередной раз спросил себя, какого черта я здесь делаю.
— Йоханн Томасович, я не представляю «Поля» без вас, честное слово. Вы придаете журналу блеск. Если бы не вы, он ничем бы не отличался от своих пошлых собратьев, где одна реклама и секс. — Свою реплику я подала без запинки, как по-писаному. — Вы очеловечиваете его. Ваш стиль и эрудиция придают ему вес. Без вас он бы умер!
— Спасибо, Лизавета, — сказал главред, и голос его дрогнул. — Я благодарен вам, хотя и понимаю, что это неправда… то, что вы сейчас сказали. Не перебивайте меня, Лизавета, — он предостерегающе поднял руку, видя, что я открыла рот, собираясь возразить. — Скажем, не совсем правда. Молодежь считает меня старым ретроградом, которому давно пора на свалку. Аэлита ждет не дождется, когда я исчезну и она займет мое кресло. Эрик тоже… Кстати, Лизавета, вы заметили, что уже третий день на нем розовые носки?