Лев Толстой: Бегство из рая
Шрифт:
После катастрофы с Сергеем Николаевичем Таня вышла замуж за Кузминского, ставшего судебным деятелем, а затем даже сенатором, но это уже не мог быть счастливый семейный роман. С самого начала их жизнь была отравлена ревностью мужа к Толстым. И не только к Сергею Николаевичу, которого Таня любила всю жизнь, а к Толстым вообще, к самой их слишком выдающейся, талантливой породе, к тому, что его жена была беспредельно влюблена в Ясную Поляну и не мыслила своей жизни без нее, а значит, и без Толстых. К тому, что она уже не могла отделить себя от Наташи Ростовой.
Соня и Таня догадались о влюбленности графа в Соню раньше своих родителей и Лизы. Любовь Александровна и Андрей Евстафьевич
22 сентября 1861 года он пишет в дневнике: «Лиза Берс искушает меня; но это не будет». После этого он прерывает дневник на полгода и начинает его в мае 1862-го, когда бежит в самарские степи лечиться кумысом. Он в самом деле серьезно болен, худеет, даже «хиреет» на глазах. Призрак чахотки, сгубившей двух его братьев, преследует его, несмотря на заверения А.Е. Берса, что это не чахотка, а только «мокрота в крови».
Но бегство в Башкирию весной 1862 года еще и очень напоминает бегство от Арсеньевой в Петербург. На пароходе Толстой «возрождается к жизни» и «к осознанию ее». «…меня немного отпустили на волю», – пишет он, имея в виду натянутые отношения с Лизой, которая ждет предложения руки и сердца. И вновь, как это было в истории уже с Тютчевой, он почти готов жениться. Но холодно, без любви. «Боже мой! Как бы она была красиво несчастлива, ежели бы была моей женой», – пишет он за неделю до того, как сделать предложение Соне. «Я начинаю всей душой ненавидеть Лизу», – пишет он через два дня, когда его отношение к Соне определилось окончательно: «Я влюблен, как не верил, чтобы можно было любить».
А Соня? Это уже не та девочка, которая, краснея от стыда и восхищения, прислуживала за столом автору «Детства». Соня вполне отдает себе отчет в том, что граф, возможно, болен чахоткой и может оставить ее вдовой раньше, чем она насладится семейным счастьем. Она уже способна осуждать его пороки: например, игорную страсть.
А Л.Н.? В последние дни перед тем, как сделать Соне предложение, он не спит ночами и страдает ужасно! Толстой впервые боится. Не того, что сделает неправильный выбор, а что ему откажут. Он чувствует себя и невозможно старым, и «16-летним мальчиком». Носит с собой письмо с объяснением в любви, комкает его в кармане в присутствии Сони и не решается отдать. Он готов даже прибегнуть к посредничеству Танечки. Да, я старый, говорит он себе, «но я прекрасен своей любовью». Попросту говоря, сходит с ума. «Я сумасшедший, я застрелюсь, ежели это так будет продолжаться».
Разумеется «да»
Нам кажется таким простым и естественным то, что история любви Л.Н. и Сони Берс перешла в роман «Анна Каренина» практически «без редактуры». В самом деле, сватовство и женитьба Левина на Кити в мельчайших деталях совпадают с тем, что было между Толстым и Сонечкой.
Но в том-то и величайшая загадка Толстого-художника, непостижимый «фокус» его художественного гения. Каким образом живая жизнь, существенно не изменяясь, перетекает в плоть романа и фиксируется в ней на века? Это такая же загадка, как рождение человека от банального соития, с той разницей, что в случае Толстого мы не видим процесса перехода из одного состояния в другое. Всё происходит вдруг и сразу. Нет границы и ее преодоления.
Наверное, секрет в том, что история сватовства и женитьбы Левина, как и другие семейные страницы «Анны Карениной» и «Войны и мира», были созданы Толстым до того,
Во-первых, в романе нет Лизы и соперничества с ней средней сестры. Нет этого волнующего момента женского соревнования, где на кон поставлен не кто-нибудь, а Толстой.
Во-вторых, в этой сцене не хватает третьего лица. Вездесущей, быстроногой Танечки, будущей Наташи Ростовой. Когда Толстой в сельце Ивицы деда сестер Берс Исленьева писал на столике: «В. м. и п. с. с. ж. н. м. м. с. и н. с.» («Ваша молодость и потребность счастья слишком живо напоминают мне мою старость и невозможность счастья»), они были в гостиной не одни. Под роялем сидела Таня, спрятавшаяся от взрослых, которые заставляли ее петь. Этот несносный соглядатай стал свидетелем того, что Толстой скрыл в своем романе. А именно: Соня, в отличие от Кити, разобрать сложной аббревиатуры не смогла. «Сестра по какому-то вдохновению читала… Некоторые слова Лев Николаевич подсказал ей», – пишет Т.А. Кузминская. Ну, а если уж совсем держаться правды, Соня потом призналась сестре, что понять, что написал le comte на ломберном столе, она вовсе не могла.
Но Толстой не ставил задачи испытать Сонечку на сообразительность. Ему надо было приобщить ее к тайне. Заставить склониться вместе с ним над ломберным столом и сделать соучастницей заговора против старшей сестры. Да, заговора! В отличие от добряка Левина, Толстой-жених вел себя отнюдь не безупречно. Подав Лизе повод мечтать о замужестве с ним, он понимал, что сделать предложение средней сестре в обход старшей – это, мягко говоря, не comme il faut. Это не просто душевная травма, но очень серьезный подрыв репутации девушки как невесты.
В реальности Толстой писал на ломберном столе не только высокие слова о «невозможности счастья». Он писал еще и том, что в семье Берсов сложились превратные представление о его отношениях с Лизой. И просил Соню вместе с Танечкой (она тут, рядом, но они не знают об этом) помочь выпутаться из щепетильной ситуации.
Так что если Сонечка по первым буквам угадала косвенное признание в любви, то она должна была угадать и предложение вступить в заговор против сестры.
Это было жестоко по отношению к Лизе? Конечно! Месяц спустя, став хозяйкой Ясной Поляны, графиня Толстая покается в дневнике: «А Лизу бедную измучила, так меня и точит, так грустно, ужас…»
Перед тем как приехать в Ивицы, Берсы остановились в Ясной Поляне. Это был август 1862 года. Девушкам отвели «комнату под сводами», где раньше была кладовая, а теперь находился кабинет Толстого. Одного спального места не хватало, и хозяин предложил использовать раздвижное кресло.
– А тут я буду спать, – немедленно заявила Соня.
– Я вам сейчас всё приготовлю, – сказал хозяин.
И Толстой стал… стелить Соне постель. В воспоминаниях Т.А. Кузминской это описано с юмором, как Толстой «непривычными, неопытными руками стал развертывать простыни, класть подушки, и так трогательно выходила у него материальная, домашняя забота». Но в воспоминаниях С.А. эта сцена имеет иной смысл.