Лев-триумфатор
Шрифт:
— Чему радуется страна, — сказала я, — Она может долго прожить.
— Вы слишком давно покинули родину. Ее трон сейчас пошатнулся. Она не сможет долго удержаться на нем. Истинная королева Мария, королева Франции и Шотландии, взойдет на него, и, когда это случится, истинная вера восстановится в Англии.
— Вместе с вашей священной инквизицией?
— Это необходимо, чтобы очистить остров от еретиков.
— Спаси нас Господь! — произнесла я. — С нас достаточно. Мы помним Смитфилдские костры и больше не допустим этого.
— Истинная вера будет восстановлена. Это неизбежно.
— Народ поддерживает королеву.
Я
— Народ больше не поддерживает ее. Некоторые события изменили отношение людей к королеве.
— Я не верю этому.
Он холодно изучал меня в свете свечей.
— Королева сделала Роберта Дадли своим главным шталмейстером. Ходят слухи, что она хочет выйти за него замуж. Он женат. Женился он рано и, как говорят, необдуманно, поскольку мог стать ни больше ни меньше, как королем. Хотя бы номинально, так как королева влюблена в него до безумия. Она кокетка, легкомысленная женщина, но, говорят, что ее чувство к Роберту Дадли очень глубоко. И тут его жена, Эми Робсарт, умирает при загадочных обстоятельствах. Ее тело нашли внизу, у лестницы. Кто знает, как она умерла? Некоторые говорят, что она бросилась с лестницы потому, что не могла вынести холодное отношение своего мужа; те, кто преданы королеве и лорду Роберту, скажут вам, что это несчастный случай. Но многие считают, что ее убили.
— И королева выйдет замуж за этого человека?
— Она выйдет за него замуж, и это ее погубит. Выйдя замуж за лорда Роберта, она тем самым признает себя соучастницей преступления. Она потеряет королевство, и кто возьмет ее корону? Королева Франции и Шотландии, истинная королева Англии. Мы поддержим ее претензии на трон. Она станет нашей подданной. А потому я приказываю вам получить наставление Джона Грегори. Я советую сделать это ради вашего же благополучия.
— Вы не превратите меня в католичку, если я этого не захочу.
— Не глупите, — тихо сказал он. — Я говорю это для вашего же спасения.
Я посмотрела в его освещенное светом свечей лицо. Оно переменилось, и я знала, что он боится за меня.
После этого начались мои долгие встречи с Джоном Грегори. Сначала я отказывалась его слушать. Он сказал, что я должна выучить «Верую» на латыни. Он часто читал его.
— Если вы не сделаете этого, — сказал он, — то вас без излишних церемоний осудят, как еретичку.
Я отвернулась от него, но не смогла смолчать: по я по своей природе не могу молчать.
— Вы англичанин, не так ли? — наступала я. Он кивнул.
— И продались этим испанским собакам. — В душе я смеялась над тем, что говорю, как Джейк Пенлайон.
— Я многое должен вам объяснить, — сказал он, — может, тогда вы не будете презирать меня.
— Я всегда буду презирать вас. Вы похитили меня из дома, вы довели меня до такого положения. Вы пришли к нам, воспользовавшись нашим гостеприимством, и обманули нас, этого я никогда не забуду.
— Святая Дева простит меня, — смиренно произнес он.
— На меня ее молитвы не подействуют, — жестко возразила я.
Позже я сказала ему:
— Вам никогда не изменить мою веру. Я никогда не меняла своего мнения, и чем больше вы будете давить на меня, тем более я буду сопротивляться. Вы думаете, я смогу забыть царствование той, которую называли Кровавой Марией? Позвольте вам сказать, Джон Грегори, мой дед потерял жизнь потому, что приютил друга — такого же священника, как вы, вашей веры — это была вера и моего деда. Отчим моей матери был сожжен в Смитфилде потому, что в его доме нашли книги о реформаторстве. Кто-то донес на него, как и на деда. И все это во имя религии. Неужели вас не удивляет, что я не принимаю ее?
— Нет, это меня не удивляет, — истово произнес он. — Но вы должны послушаться. Вы должны сделать это, чтоб обезопасить себя.
— Значит, я должна спасать свое тело, а не душу?
— Нет причин, чтобы не спасти и душу, и тело.
Мы много беседовали, и я почувствовала, что за последние недели мое отношение к нему начало меняться. Изменялось все, как будто пелена спадала с моих глаз.
Проходили дни и недели. Я удивлялась на себя. Я становилась счастливой на этой чужой земле. Мне стало понятным спокойствие Хани, ее забота об Эдвине. Приближался срок родов и у Дженнет. Она иногда сидела с нами в испанском садике, который специально разбили для дона Фелипе садовники, приехавшие из Испании. В жаркие дни там мы находили умиротворение. Мы могли вместе шить, поскольку в комнате для рукоделия появлялись новые полотно и кружева, и, хотя я не брала эти вещи для себя, я использовала их для своего ребенка.
Иногда я думала о несуразности всего этого и вспоминала маму, гуляющую по саду или навещающую мою бабушку. Они, наверное, вспоминают нас. Моя мать, конечно, горюет о пропавших дочерях. Считают ли они, что мы погибли? Я переживала за нее, за ее страдания, ведь она очень любила нас обеих — особенно меня, ее родную дочь.
Но все это осталось далеко, как другая жизнь; а здесь мы гуляли по испанскому саду, и новая жизнь во мне напоминала, что близок тот счастливый момент, когда я смогу взять на руки своего ребенка.
Дженнет была благодушна — располневшая, абсолютно спокойная, принимающая жизнь такой, какой я никогда не смогу ее принять. Теперь она избавилась от необходимости скрывать что-либо, она, казалось, забыла свои заботы. Из-за ее привычки напевать себе что-то под нос она раздражала меня, поскольку эти мелодии напоминали о доме.
Мы сидели, укрывшись от палящих лучей солнца, которое было жарче, чем наше дома: Хани играла с малышкой, Дженнет напевала за шитьем, я тоже шила. Внезапно я засмеялась. Это было настолько невероятно, чтобы три женщины — одна мать, две другие, готовящиеся родить, пройдя через бурные приключения, были сейчас совершенно безмятежны.
Хани посмотрела на меня и улыбнулась. Этот смех не испугал ее, ведь это была не истерика, в нем чувствовалось счастье. Мы мирились с нашей жизнью.
Я любила маленькую и хрупкую дочку Хани, с нежной кожей и голубыми глазами; я не думала, что она станет такой же красивой, как ее мать. Мне нравилось проводить с ней время. Я брала ее в испанский сад и там нежно качала. Она смотрела на меня огромными удивленными глазами. Я часто пела ей песни, которые напевала мне еще моя мама: «Охота короля» и «Зеленые рукава», которые, говорят, написал сам король Генрих Великий.