Левая рука тьмы
Шрифт:
— Пять или шесть месяцев вы недоедали и работали с предельным напряжением сил. Вы вымотали себя. Но теперь вам ничего не надо делать. Лежите и отдыхайте. Лежите столь же спокойно, как замерзшая река в своем русле в долине. Лежите спокойно. И ждите.
Но стоило мне заснуть, и я снова видел себя в грузовике, где мы прижимались друг к другу; провонявшие, дрожащие, нагие, мы теснились друг к другу в поисках тепла — все, кроме одного. Он лежал сам по себе у зарешеченной обледеневшей двери, и рот его был полон запекшейся крови. Он был предателем. Он ушел сам по себе, оставив всех нас, оставив меня. Я просыпался, полный ярости, которая трясла меня до тех пор, пока не разражалась невольными слезами.
Должно быть, я был болен, потому что у меня были симптомы, которыми сопровождается высокая температура, и врач на ночь оставался со мной. Я не помню эти ночи, но у меня остался в памяти свой собственный голос, когда я жаловался ему:
— Он должен был остановиться. Он же видел стражников. Он бежал прямо под их стволы.
Молодой врач долго молчал.
— Вы же не хотите сказать, что он покончил с собой?
— Может быть…
— Это самое худшее, что можно сказать о друге. И я бы не хотел так думать о Харте рем ир Эстравене.
Когда я говорил, я забыл о том презрении, с которым эти люди относятся к самоубийству. Для них, в отличие от нас, такого выхода не существует. Они отрицают его, такое действие, они считают, равносильно предательству самого себя. Для кархидских читателей наших канонов преступление Иуды заключается не в том, что он предал Христа, а в его поступке, отмеченном отчаянием, которым он лишил себя возможности прощения и возврата к жизни: в его самоубийстве.
— Значит, вы не считаете его Эстравеном Предателем?
— И не только я. Здесь много таких, кто никогда не верил в обвинения против него, мистер Ай.
Но эти слова уже не могли утешить меня, и я мог лишь плакать, раздираемый той же мукой.
— Тогда почему же они убили его? Почему он погиб?
На это у него не было ответа, его вообще не существовало.
Я ни разу не был подвергнут формальному допросу. Они лишь интересовались, как с Фермы Пулефен я добрался до Кархида, и спрашивали о содержании кодового послания, брошенного в эфир с их передатчика. Я рассказал им. Информация пошла прямо в Эренранг к Королю. История с кораблем по-прежнему держалась в секрете, но новости о моем бегстве из орготской тюрьмы, мой переход через Лед зимой, мое присутствие в Сассиноте стало широко известно и оживленно обсуждалось. По радио не упоминалось ни участие Эстравена в этой истории, ни его смерть. И все же о ней было известно. Соблюдение тайны в Кархиде является, скорее, вопросом благоразумия или же ее окружает атмосфера всепонимающего умалчивания — запрет на вопросы, но не запрет на ответы. В Бюллетенях говорилось только о мистере Ае, Посланце, но каждый знал, что именно Харт рем ир Эстравен тайком вырвал меня из рук Орготы и вместе со мной прошел через Лед в Кархид, чтобы разоблачить ложь сказок Сотрапезников о моей внезапной смерти от острой лихорадки в Мишноре прошлой осенью.
…Эстравен совершенно точно предсказал эффект, который произведет мое появление; он заблуждался лишь в том, что недооценил его. Ибо из-за иностранца, который больной, недвижимый и бессильный лежал в комнате в Сассиноте, в течение двух дней пали два правительства.
По отношению к правительству Орготы это всего лишь означало, что одна группа Сотрапезников сменила другую группу и взяла под свой контроль все правительственные учреждения Тридцати Трех. Кое-какие тени укоротились, а некоторые стали длиннее, как принято говорить в Кархиде. Фракция Сарфа, которая послала меня в Пулефен, все же удержалась, несмотря на беспрецедентную растерянность, когда ее поймали на прямой лжи и когда Король Аргавен объявил об ожидающемся прибытии Звездного Корабля в Кархид. В этот день партия Обсле, фракция Свободной Торговли, заняла руководящее положение в Зале Тридцати Трех. Так что хоть какую-то службу я им сослужил.
В Кархиде же падение правительства большей частью означало бесчестье и смещение премьер-министра вместе с заменой его кьоремми, хотя случались и покушения, и отречения от престола, и убийства. Моя несомненная ценность в международных играх с шифтгреттором плюс моя защита и соучастие (в деле с Эстравеном), придали моему престижу вес, настолько превосходящий его, что он тут же подал в отставку и, как я позже узнал, еще до того, как правительство Эренранга узнало, что я связался с кораблем. Получив предупреждение от Тесишера, он ждал только известия о смерти Эстравена, после чего и подал в отставку. Он потерпел поражение и удовлетворил жажду мести — и то, и другое в одно и то же время.
Как только Аргавену все стало известно, он прислал мне приглашение тут же явиться в Эренранг и вместе с тем любезное разрешение на оплату всех моих расходов. Сассинот был столь же любезен, решив отправить со мной молодого врача, потому что я был еще далек от нормального состояния. Мы проделали путь на вездеходе. Я запомнил только часть его; двигались мы спокойно и неторопливо, с долгими ожиданиями грейдера, чтобы расчистить дорогу, и долгими ночами в гостиницах. Путешествие заняло у нас только два или три дня, но оно показалось мне бесконечно долгим и не оставившим ничего в памяти, кроме той минуты, когда мы миновали Северные Ворота Эренранга и углубились в узкие тенистые улицы, забитые снегом.
Теперь я чувствовал, что сердце мое ожесточилось и голова стала совершенно ясной. И хоть это краткое путешествие немало утомило меня, я чувствовал прилив сил. Сил, которые прихлынули ко мне по привычке, потому что я наконец оказался в знакомом мне месте, в городе, в котором я жил и работал больше года. Я узнавал улицы, башни, сумрачные дворики, дорожки и фасады Дворца. Я знал, чего мне нужно тут желать. И первым делом мне было ясно, что после смерти моего друга я должен завершить дело, из-за которого он погиб. Я должен положить замковый камень в эту арку.
В воротах Дворца мы узнали, что дан приказ поместить меня в один из домов для гостей в пределах стен Дворца. То была Круглая Башня, что говорило о высочайшем уважении к моему шифтгреттору, оказанному мне при дворе: это было не столько благоволение Короля, сколько признание моего высокого статуса. Здесь обычно размещались послы дружественных государств. То было хорошим знаком. По пути к моему обиталищу мы прошли мимо Красного Углового Здания, и я бросил взгляд на узкий сводчатый проход, на голые ветви деревьев над прудом, серую гладь льда и на дом, который по-прежнему стоял пустым.
В дверях Круглой Башни я был встречен человеком в белом плаще и пурпурной рубашке, с серебряной цепью на плечах: Фейкс, Предсказатель из Крепости Азерхорд. Увидев его прекрасное, нежное и доброе лицо, первое лицо знакомого мне человека, которого я встретил за много дней, нахлынувшая на меня волна облегчения смягчила мою напряженность. Когда Фейкс взял мои руки редким в Кархиде жестом приветствия и назвал меня своим другом, я не мог не ответить на его теплоту.
Ранней осенью он был послан в кьоремми своим районом, Южным Рером. Избрание в члены совета обитателей Крепостей Хандарры не является чем-то необычным; скорее, необычностью явилось то, что Ткач согласился принять это предложение, которое, я был уверен, Фейкс, скорее всего, отверг бы, если бы его не беспокоила политика правительства Тибе и то направление, по которому он вел страну. Поэтому он снял золотую цепь Ткача и возложил на себя серебряную цепь Советника; носил он ее недолго, ибо лишь с Терна стал членом Хес-кьоремми или Внутреннего Совета, который должен был служить противовесом премьер-министру, и именно Король попросил его принять эту должность. Чувствовалось, что он на пути к тому высочайшему посту, с которого меньше года назад был свергнут Эстравен. Политические карьеры в Кархиде стремительно взлетают вверх и так же стремительно рушатся.