Левые психопаты. От якобинцев до движения «Оккупай»
Шрифт:
Если мы примем гипотезу Канадзавы, что людей с высоким I.Q. (коэффициентом интеллекта) влечет «влево», потому что они ищут новое, то противоречит ли это тому, что заметили Нордау и Стоддард, наблюдая за левыми интеллектуалами — в союзе с наименее интеллектуальными, как желание разрушить цивилизацию и возвратиться к примитиву? Я предполагаю, что в цивилизации привлекательность примитива — или то, что либеральные философы в восемнадцатом веке провозглашали как возвращение к «Природе» — действительно представляет собой «новое», «новизну». Это «возвращение к Природе» было объявлено «прогрессивным», и оно все еще является основанием для большой части левых, которая обращается к примитиву в своей психологии толпы. То, что называют «новым», вовлекает подавление древнего генетического наследия, основанного на накопленном за тысячелетия опыте предков. Действительно, сама «культура» основана на накопленном опыте, и в этом есть, как я предполагаю,
Я поэтому предполагаю, что в отношении тех интеллектуальных людей, которые чувствуют в себе принуждение следовать за гаммельнскими крысоловами любого «нового дела», можно сказать, что они, несмотря на свой «интеллект», принимают глупые решения; глупые, поскольку их верования не проистекают из действительности. Они, короче говоря, бредовые. Мы исследуем жизненный выбор таких «интеллектуальных» людей в их погоне за новизной.
3. Восстание недочеловека
Лотроп Стоддард, работы которого были очень популярны в начале двадцатого века, писавший после большевистского переворота, превратившего Россию в ад, поднял тему умственного и физического вырождения как причины восстания против цивилизованных ценностей, совершенного теми, кого он назвал «недочеловеками».
(Этот термин ни у Стоддарта, ни вообще в этой книге не носит ни расового, ни национального, ни даже чисто классового характера, но является преимущественно характеристикой психики и морального облика данных людей — прим. перев.)
Описывая типы личности большевиков и их садистские методы, Стоддард писал:
«Было бы чрезвычайно поучительно, если бы большевистских лидеров можно было подвергнуть психоанализу. Конечно, многие из их действий предполагают специфические психические состояния. Злодеяния, совершенные некоторыми из большевистских комиссаров, например, настолько вопиющи, что они кажутся объяснимыми только ментальными отклонениями вроде мании смерти или сексуальным извращением, известным как садизм.
Одна такая научная экспертиза группы большевистских лидеров была сделана. Во время Красного террора в городе Киеве летом 1919 года большевики пощадили профессоров медицины Киевского университета, так как они могли быть полезны новым террористическим правителям. Трое из этих людей были компетентными аналитиками, которые смогли диагностировать психику большевистских лидеров в ходе своих профессиональных обязанностей. Теперь их диагноз состоял в том, что почти все большевистские лидеры были дегенератами, с более или менее сильно выраженными психическими расстройствами. Кроме того, большинство из них было алкоголиками; большинство было сифилитиками, а многие были наркоманами…»
Стоддард приводит драматический пример ролей, сыгранных в таких восстаниях, когда известный на международном уровне ученый-филолог профессор Киевского университета Тимофей Флоринский предстал перед Революционным трибуналом и был спонтанно застрелен одним из «судей» за то, что дал «раздражающий ответ» на вопрос. Комиссарша-убийца Роза Шварц, бывшая проститутка, была пьяна.
Киевский случай обладает важным историческим и культурным значением. Столкновение двух миров, сущностно чуждых друг другу, но совпадающих во времени и пространстве: комиссар, пьяная бывшая шлюха, казнит ученого в припадке древней животной дикости. Такие сцены массово разыгрывались толпами во время Французской революции, постоянно подогретыми алкоголем и наркотиками, протолкнувшимися вперед проститутками, пиратами и преступниками, и возбужденными социопатами из числа развращенных элементов верхнего и среднего классов.
Хотя теперь, похоже, считается устаревшим обращаться к тому, что когда-то широко называли Красным террором в большевистской России, ибо в течение семидесяти лет внимание общества почти полностью направлялось на «преступления нацистов», воплощение большевистской политики террора показывает признаки массового садизма в буквальном, психотическом смысле. Но нужно вернуться к рассказам того времени, чтобы понять характер садизма.
После того, как Белая армия генерала Деникина разбила большевиков в Одессе в августе 1919 года, преподобный Р. Куртье-Форстер, капеллан британских войск в Одессе и черноморских портах, который удерживался большевиками в плену, рассказал об ужасах большевизма. Он рассказал, как на корабле «Синоп», самом большом крейсере Черноморского флота, некоторых из его личных друзей приковали цепью к доскам и медленно засунули в топки корабля, чтобы сжечь их заживо. Других обваривали паром от котлов корабля. Совершались массовые изнасилования, пока местная советская пресса обсуждала возможности национализации женщин. Крики насилуемых женщин и других жертв из того, что преподобный Куртье-Форстер назвал «большевистским домом пыток» на Екатерининской площади, можно было слышать на много кварталов вокруг, в то время как на Екатерининской площади большевики пытались заглушить крики шумом грузовиков, гремящих вверх и вниз по улице».
Когда следовательская комиссия Рорберга вошла в Киев после того, как Советы были вытеснены оттуда в августе 1919 года, она описала «зал казней» большевистской тайной полиции, ЧК, следующим образом:
«Весь цементный пол большого гаража (зал казней Киевской ЧК) был залит кровью. Эта кровь больше не текла, она сформировала слой в несколько дюймов: это была ужасная смесь крови, мозгов, частей черепа, пучков волос и других останков людей. Все стены были забрызганы кровью; части мозгов и скальпов прицепились на них. Сточный желоб двадцать пять сантиметров шириной, двадцать пять сантиметров глубиной и приблизительно десять метров длиной шел из центра гаража к подземному сливу. Этот желоб по всей длине был наполнен кровью… Обычно, как только бойня заканчивалась, тела вывозили из города в грузовиках и хоронили около могилы, о которой мы говорили; мы нашли в углу сада другую могилу, которая была больше старой и содержала приблизительно восемьдесят тел. Здесь мы обнаружили на телах следы жестокости и истязаний, самых разных и невообразимых. Некоторые тела были выпотрошены, другим обрубили конечности, и некоторые были буквально разорваны на части. Некоторым вырезали глаза, и голова, лицо, шея и туловище были покрыты глубокими ранами. Далее мы нашли труп с клином, вбитым в грудь. У некоторых не было языков. В углу могилы мы обнаружили некоторое количество рук и ног…»
Такая атавистическая дикость выходит даже за грани обычного массового убийства. Это — психоз Джеффри Дамера или Эдварда Гейна, интеллектуализированный как политическая идеология с благородными идеалами, которая продолжает иметь своих сторонников с уважаемым положением в научном и преподавательском мире.
Предшественница большевистской революции, Французская революция в 1789–1792 годах спустила с цепи массовый психоз бунта подонков Франции, во главе с социопатическими элементами интеллигенции. Как в сегодняшних западных либеральных демократиях, теория состоит в том, что изменение социальной структуры может устранить неравенство. Доктрина Французской революции была «возвращением к Природе», идолизированной и образной интерпретацией того, на что Природа, как предполагалось, была похожа, придуманной в гостиных европейской интеллигенции такими авторами, как Вольтер и Руссо. Согласно этим идеологам, причиной тирании, несправедливости, насилия и неравенства была цивилизация. Если сама цивилизация могла бы быть свергнута, и человечество возвратилось бы к воображаемому невинному естественному состоянию, то все могли бы жить в идиллическом государстве счастья, мира и братства. Это требует отмены цивилизованных учреждений, таких как брак, частная собственность, церковь, государство, и монархия. Карл Маркс обновил ту же самую доктрину приблизительно половину столетия спустя. Этот атавизм иронически провозглашается как «прогрессивный».
В 1895 году французский социолог Гюстав Ле Бон отметил:
«Идея, что учреждения могут исправить дефекты обществ, что национальный прогресс — это последствие усовершенствования учреждений и правительств, и что социальные изменения могут быть осуществлены декретами — эта идея, я говорю, все еще является общепринятой. Это была отправная точка Французской революции, и социальные теории настоящего момента основаны на этом».
Ле Бон позже, после большевистской революции, написал, что тот же самый атавизм, который сокрушил Францию, разворачивался и в России:
«Большевистский менталитет столь же стар как история. У Каина, в Ветхом Завете, был ум большевика. Но только в наши дни этот древний менталитет встретился с политической доктриной, чтобы оправдать его. Это причина его быстрого распространения, которое подрывало старый социальный каркас».
Читателю следует воспользоваться историей Несты Х. Вебстер «Французская революция», в которой автор приводит документы того времени как якобинцев, так и роялистов, что ярко показывает развращенность и трусость подонков Франции, во главе с недовольными маттоидными адвокатами и орлеанистскими аристократами, и героизм лояльных королю французов, включая представителей простого народа. Что примечательно здесь, так это способ, которым толпа могла быть приведена в кровавое безумие с помощью алкоголя и наркотиков, оплаченных кузеном короля Герцогом Орлеанским, желавшим узурпировать трон на спине черни и преступного мира, который он спустил с цепи.