Лейденская красавица
Шрифт:
– Пойдемте к дому, на Брее-страат, – сказал Фой, – и я расскажу вам все с балкона.
Переезжая из канала в канал, они доехали до пристани у дома ван-Гоорлей и через маленькую дверку, выходившую на канал, вошли в дом.
Лизбета ван-Гоорль, оправившаяся от болезни, но постаревшая и никогда уже не улыбавшаяся после всего перенесенного ею, сидела в кресле в большой гостиной своего дома на Брее-страат – той самой комнате, где еще девушкой она прокляла Монтальво и откуда менее года тому назад прогнала с глаз долой его сына, предателя Адриана.
– Что это за шум на улице? – спросила Лизбета. – Я слышу гул голосов. Вероятно, новые вести из Гаарлема?
– К несчастью, да, – отвечала служанка. – Один беглец говорит, что испанцам надоело резать людей, и вот они связывают несчастных пленных и бросают их в море.
Лизбета тяжело вздохнула.
– Фой там, – проговорила она, – и Эльза Брант, и Мартин, и еще много друзей. Господи, когда же всему этому будет конец?
Она опустила голову на грудь, но скоро, снова выпрямившись, приказала:
– Зажги свечи: здесь так темно, а в темноте я вижу тени всех моих умерших.
Зажженные свечи замигали в большой комнате, как две звезды.
– Кто это идет по лестнице? – спросила Лизбета. – Как будто несут что-то тяжелое. Отвори входную дверь и впусти того, кого Богу угодно послать нам.
Служанка распахнула входную дверь, и в нее вошли люди, несшие раненого, за ними Фой и Эльза и, наконец, Мартин, который толкал перед собой еще какого-то человека. Лизбета встала со своего кресла взглянуть, что это такое.
– Вижу я сон или действительно ангел Господень вывел тебя, моего Фоя, из ада в Гаарлеме? – проговорила она.
– Да, это мы, матушка, – отвечал Фой.
– Кого же вы привезли с собой? – спросила она, указывая на покрытого плащом раненого.
– Адриана, матушка… Он умирает.
– Так прикажи его унести отсюда, Фой: я не хочу видеть его ни живого, ни умирающего, ни мертвого… – Тут ее взгляд упал на Мартина и человека, которого тот держал. – Мартин, – начала она, – это кто?..
Мартин услыхал и вместо ответа повернул своего пленника так, что слабый свет из балконной двери упал прямо тому на лицо.
– Что это? – воскликнула Лизбета. – Жуан де Монтальво и его сын Адриан здесь… в этой комнате… – Она прервала начатую фразу и обратилась к Фою: – Расскажи мне все по порядку!
В общих словах Фой сообщил ей все, что было необходимо, и закончил свой рассказ словами:
– Матушка, сжалься над Адрианом! С самого начала у него не было злого умысла; он спас всех нас и сам теперь умирает: его заколол этот человек.
– Приподнимите его, – приказала Лизбета.
Ее приказание исполнили, и Адриан, не произнесший ни слова с той минуты, как нож пронзил его, проговорил едва слышным голосом:
– Матушка, возьми свои слова обратно и прости меня… перед смертью…
Заледеневшее от горя сердце
– Приветствую тебя в родном доме, Адриан. Ты прежде заблуждался, но ты загладил свою вину, и я горжусь, что могу назвать тебя своим сыном. Хотя ты и отрекся от веры, в которой родился, я призываю на тебя благословение Господне. Да наградит тебя Бог, мой дорогой Адриан.
Она поцеловала холодеющие губы Адриана, Фой и Эльза также поцеловали его на прощанье, прежде чем его, счастливо улыбающегося, отнесли в комнату, его собственную комнату, где через несколько часов смерть положила конец его страданиям.
Когда Адриана унесли, на несколько минут водворилась полная тишина. Затем, не ожидая ничьего приказания, по собственному соображению, Мартин начал подвигаться по длинной комнате, вполовину неся, вполовину волоча своего пленника Рамиро. Гигант-фрис казался какой-то огромной двигательной машиной, которую ничто не могло остановить. Пленник упирался каблуками и откидывался назад, но Мартин как бы даже не замечал его сопротивления. Он продолжал идти, пока не остановился против дубового кресла перед сидевшей в нем седой женщиной с холодным лицом, освещенным светом двух свечей. Она взглянула и содрогнулась, потом спросила:
– Мартин, зачем ты привел сюда этого человека?
– На суд ваш, Лизбета ван-Гоорль, – отвечал он.
– Кто поставил меня судьей над ним?
– Мой хозяин, Дирк ван-Гоорль, ваш сын Адриан и Гендрик Брант. Их кровь делает вас судьей над ним.
– Я не стану судить его, пусть его судит народ.
В эту минуту со двора донесся гул голосов.
– Хорошо, пусть его судит народ, – согласился Мартин, направляясь к балкону, как вдруг отчаянным усилием Рамиро вырвался из его рук и, бросившись к ногам Лизбеты, припал к ним.
– Что вам надо? – спросила она, отодвигая кресло так, чтобы Рамиро не касался ее.
– Пощади! – задыхаясь, молил он.
– Пощадить? Смотрите, дочь и сын, этот человек просит пощады, которой сам никому не давал. Молите о пощаде Бога и народ, Жуан де Монтальво!
– Пощади, пощади! – твердил он.
– Девять месяцев тому назад я так же молила именем Христа пощадить ни в чем не повинного человека, и что вы отвечали мне, Жуан де Монтальво?
– Вы были моей женой, – старался он умилостивить ее, – неужели это не имеет для вас значения как для женщины?
– Вы были моим мужем, имело ли это значение для вас как для мужчины? Вот мое последнее слово. Отведи его, Мартин, к тем, кто имеет дело с убийцами.
Монтальво взглянул на Лизбету таким взглядом, который она два или три раза видела прежде: один раз – когда он проиграл на бегах, в другой раз – когда Лизбета молила его за жизнь мужа. Перед ней было не человеческое лицо: оно носило выражение, какое могло быть только у зверя или дьявола. Глаза его остановились, седые усы поднялись кверху, скулы выступили углом.