Лежа со львами

Фоллетт Кен

Вот он и предстал перед ними, обмотанный несколькими тряпками вокруг бедер, в русской офицерской шапке. Поддерживая руками живот, он изображал мучащие его боли. Жан-Пьер дал ему целую пригоршню таблеток диаморфина. Безумный бросился прочь, держа в кулаке свои таблетки с синтетическим героином.

– А он все-таки наркоман, - проговорила Джейн. В ее голосе явно послышалось неодобрение.

– Видимо, да, - согласился Жан-Пьер.

– Зачем же тогда ты даешь ему этот препарат?

– У него язва. Что еще ты мне посоветуешь делать? Может, оперировать его?

– Ты доктор. Тебе и решать.

Жан-Пьер стал паковать свою сумку. На следующее утро ему предстояло вести прием в Кобаке, что примерно в десяти километрах от Бэнды, по ту сторону горного хребта. А по пути у него была назначена встреча.

Плач пятилетнего ребенка наполнил пещеру дыханием прошлого, словно воспоминанием о старой игрушке, или странным светом, от которого начинаешь тереть глаза. Жан-Пьеру полезли в голову какие-то

путанные мысли. Ему привиделись люди из его детства, лица которых накладывались на реальные вещи вокруг него, подобно сценам из кинофильма, которые неправильно настроенный проектор отбрасывает не на экран, а не спины зрителей. Он увидел свою первую учительницу, в очках с металлической оправой, мадемуазель Медсэ, Жака Лафонтена, который разбил ему нос да так, что потекла кровь, только за то, что он дразнил его "зубрила". Жан-Пьеру привиделась мать, изящная, плохо одетая и всегда взвинченная, но больше всего отец, массивный, могучий и вечно разгневанный мужчина.

Жан-Пьеру стоило усилия сосредоточиться на том, какие инструменты и лекарства ему могут потребоваться в Кобаке. Он налил бутылку очищенной питьевой воды, чтобы утолить жажду в дороге. Поесть ему дадут жители на месте.

Наконец, он вынес из пещеры свои сумки и погрузил их на строптивую старую кобылу, на которой он отправлялся в такие поездки. Это животное могло идти весь день по прямой, но весьма неохотно сворачивало в сторону. Именно поэтому Джейн прозвала лошадь Мэгги по ассоциации с британским премьер-министром Маргарет Тэтчер.

Жан-Пьер был готов. Вернувшись в пещеру, он поцеловал нежные губы Джейн. Когда он собирался уезжать, вошла Фара с Шанталь. Ребенок плакал. Джейн расстегнула свою блузку и сразу же подставила ребенку грудь. Жан-Пьер дотронулся до розовой щечки своей дочери и сказал:

– Приятного аппетита, - и вышел из пещеры.

Он повел Мэгги вниз через опустевшее селение и направился вдоль реки на юго-запад. Он шагал быстро и без остановки, несмотря на жару, он уже к этому привык.

Сейчас, когда он на время забыл о своей принадлежности к медицине и мысленно переключился на предстоящую встречу, его охватила нервозность. Придет ли Анатолий на встречу с ним? Или где-нибудь застрянет? А может, его уже взяли в плен? И если это так, то не раскололся ли он? Не предал ли Жан-Пьера под пытками? А если Жан-Пьера уже поджидает группа повстанцев, безжалостная и садистская, помышляющая только о мщении? При всей их поэтичности и благочестивости они ведь оставались варварами, эти афганцы. Их национальным видом спорта был бузкаши, жестокая и кровавая игра, теленка с отрубленной головой клали посреди площадки, друг против друга выстраивались две команды на лошадях и после выстрела из винтовки все устремлялись на труп животного. Цель игры заключалась в том, чтобы подхватить мертвого теленка, доставить его в заранее намеченную точку на расстоянии примерно полутора километров и потом привезти его обратно в круг, не позволив игроку противника отнять добычу. Если эта кровавая игрушка, как часто случалось, оказывалась разодранной на куски, то уже специальный судья решал, какой из команд достанется большая часть добычи. Прошлой зимой Жан-Пьер присутствовал на таком же зрелище неподалеку от города Рокха в нижней части долины. Он наблюдал всего несколько минут, но и этого мига ему хватило для того, чтобы убедиться, что добычей был избран не теленок, а человек, причем живой. Возмущенный Жан-Пьер хотел прекратить это игрище, но кто-то сказал ему, что человек на площадке был русский офицер, словно это объясняло суть происходящего. Тогда играющие просто проигнорировали Жан-Пьера, и ему не удалось остановить полсотни крайне возбужденных всадников, увлеченных этим жестоким игрищем. Жан-Пьер не остался, чтобы не быть свидетелем смерти человека, но, наверное, зря, потому что впоследствии он представлял себе, как разрывали на куски окровавленное тело беззащитного русского, причем эта картина неизменно возвращалась в его сознании, как только его охватывал страх разоблачения.

Прошлое никак не выпускало его из своих объятий. Пока Жан-Пьер шел по лощине с коричневатыми скалами, в его памяти возникали сцены детства, перемежавшиеся с кошмарными страхами оказаться в руках повстанцев. Его самое старое воспоминание было связано с процессом над отцом, с безграничной озлобленностью из-за несправедливости, выразившейся тюремном заключении его отца. Хотя Жан-Пьер тогда еще почти не умел читать, он уже научился разбирать имя своего отца в заголовках газет. В его возрасте ему было примерно четыре года, он еще не понимал, что значит быть героем Сопротивления. Он знал, что его отец был коммунистом, также, как и друзья отца: священник, сапожник и человек, сидевший за окошком деревенской почты. Тем не менее он считал, что отца прозвали Красным Роландом из-за красноватого цвета кожи лица. Когда отца обвинили в предательстве и приговорили к пяти годам тюремного заключения, Жан-Пьеру сказали, что к этому причастен дядя Абдул, запуганный темнокожий мужчина, который несколько недель прожил в их доме и который был членом ФНО. Но Жан-Пьер не знал, что такое ФНО. Он считал, что имеется в виду слон в зоопарке. Единственное, что он четко понимал и во что всегда верил, было то, что полиция жестока, судьи нечестные, ну а людей дурачат газетчики.

Шли

годы. Жан-Пьер стал все лучше понимать, но и больше страдать, из-за чего росла его озабоченность. Когда он пошел в школу, в классе говорили, что его отец - предатель. Он сказал им, что наоборот, отец бесстрашно сражался, рискуя жизнью на войне, но они ему не поверили. Они с матерью временно переехали жить в другую деревню, но соседи узнали, кто они такие, и запретили своим детям играть с Жан-Пьером. Однако самым неприятным были посещения тюрьмы. Отец внешне изменился. Он похудел, выглядел бледным и болезненным, но еще хуже было то, что отец предстал перед ними как заключенный в тюремной робе, запуганный и обескураженный, вынужденный унижаться перед надменными тюремщиками с дубинками. Через некоторое время тюремные запахи стали вызывать у Жан-Пьера тошноту, и как только они переступали порог тюрьмы, его рвало. После этого мать перестала брать его с собой. Только после выхода отца из тюрьмы он обстоятельно поговорил с ним и наконец-то разобрался в том, что несправедливость всего происшедшего была еще больше, чем это ему казалось. После вторжения немцев во Францию французские коммунисты, еще раньше организованные в ячейки, играли ведущую роль в движении Сопротивления. После окончания войны его отец продолжил борьбу с тиранией правых сил. В то время Алжир являлся французской колонией. Люди там подвергались угнетению и эксплуатации, но они мужественно боролись за свободу. Призванные в армию молодые французы были вынуждены воевать против алжирцев, принимая участие в суровой войне, в которой зверства французской армии напомнили многим о жестокости нацистов.

ФНО, который для Жан-Пьера всегда ассоциировался с одряхлевшим слоном из провинциального зоопарка, означал Фронт Национального Освобождения алжирского народа.

Отец Жан-Пьера был одним из 121 известных деятелей, подписавших петицию в защиту свободы для алжирцев. Франция была в состоянии войны и призыв был воспринят как подстрекательский, ибо он мог подталкивать французских солдат к дезертирству. Но отец взял на душу еще больший грех, он перевез через границу в Швейцарию и там положил на счет в банке целый чемодан денег, собранных французами для ФНО. Кроме того, отец укрывал дядю Абдула, который был никаким не дядей, а оказался алжирцем, которого разыскивала тайная полиция.

Отец объяснил Жан-Пьеру, что похожие дела он проворачивал и во время войны с нацистами. Он продолжал всё ту же борьбу. Врагами никогда не были немцы, точно так же, как сейчас не стал таковым французский народ. Врагами были капиталисты, владельцы собственности, привилегированные богачи, правящий класс, для которого без зазрения совести все средства были хороши для того, чтобы отстоять свое положение. Они были настолько могущественны, что владели половиной мира. Тем не менее, для бедных, бесправных и угнетенных оставалась надежда, ибо в Москве у власти был народ, поэтому рабочий класс в остальной части земного шара ждал от Советского Союза помощи, вдохновения и директив в борьбе за свободу.

Когда Жан-Пьер подрос, на глянцевой картине обнаружились некоторые темные пятна. Так, он понял, что Советский Союз не был раем для рабочих. Тем не менее, ничто не могло поколебать его убежденность в том, что коммунистическое движение, руководимое из Москвы, остается единственной надеждой для угнетенных людей в мире и единственным средством, чтобы покончить с судьями, полицейскими и газетчиками, которые так жестоко обошлись с его отцом.

Отец преуспел в том, чтобы передать сыну факел борьбы. И словно сознавая это, отец стал внутренне как-то затухать. На его лице так и не заиграл снова здоровый красноватый цвет. Он не участвовал в демонстрациях, не организовывал танцевальных вечеров для пополнения партийной кассы, перестал писать письма в местные газеты, ограничившись мелкими делами по линии церкви. Конечно, он продолжал быть членом партии и профсоюзов, но уже не председательствовал в комитетах, отказываясь вести протокол или составлять повестку дня собраний. Он все еще играл в шахматы, продолжал пить анисовую со священником, сапожником и начальником почтового отделения, но его некогда столь страстные политические дискуссии теперь поблекли, словно революция, во имя которой они так упорно трудились, откладывалась на неопределенный срок. Через несколько лет отца не стало. Только тогда Жан-Пьер узнал, что отец подхватил в тюрьме туберкулез, от которого так и не излечился. Они отняли у него свободу, сломали его дух и разрушили его здоровье.

Но самое гнусное было то, что на него навесили ярлык предателя. А ведь он был героем, рисковавшим своей жизнью во имя сограждан, а умер как осужденный за предательство.

Теперь, Папа, они пожалели бы, если бы узнали, какое я избрал мщение, размышлял Жан-Пьер, направляя низкорослую лошадь вверх по горной афганской тропе. На основе добытой мной информации местные коммунисты смогли дезорганизовать пути подвоза для Масуда да так, что прошлую зиму им не удалось создать запаса оружия и боеприпасов. А этим летом вместо того, чтобы атаковать военно-воздушную базу и электростанции, а также идущие по шоссе автомашины с грузами для снабжения, Масуд вынужден отбиваться от правительственных войск на своей территории. В одиночку, папа, я почти полностью ликвидировал опасность, исходящую от этого варвара, который желает вернуть страну в темные времена жестокости, отсталости и исламских предрассудков.