Ли-Тян уходит
Шрифт:
Сюй-Мао-Ю позеленел от злости.
— Собака! — визгливо сказал он. — Бешеная собака — вот он кто, этот Ли-Тян!
— Нехорошо болтает он. Очень нехорошо! — согласился Ван-Чжен. — Может выйти плохое...
— Поганый язык у него! Нельзя, чтобы из-за такого поганого языка наша вся работа попортилась!.. Нужно всем нам собраться и сказать ему: худо, когда один идет против многих!.. Нужно это сделать! Он перестанет болтать! Перестанет, если у него на плечах голова, а не глиняный горшок!..
— Да, это верно.
Ван-Чжен как-будто успокоился. Но вдруг он спохватился:
—
Глаза старика сверкнули негодованием и яростью. Он взглянул на Ван-Чжена с торжествующим злорадством:
— Женщина!?. Теперь спохватился!?. Сюя не слушали, когда он говорил, когда предупреждал! Сюй десять раз, двадцать раз говорил: не надо чужой женщины! А вы побежали на ее поганый запах!.. Женщина! От женщины может придти большое несчастье! Я предсказывал!..
— Как же теперь? — смущенно спросил Ван-Чжен.
— Как же, как же?.. — зло передразнил Сюй-Мао-Ю. — Плохо теперь будет!.. Бабий язык остер и длинен... Надо думать... Думать надо!
Сюй-Мао-Ю хмуро замолчал и задумался. Ван-Чжен не стал мешать ему и тоже замолчал.
Они думали оба — каждый по-своему — весь этот день. Думали и назавтра. Они приглядывались к Аграфене, к Ли-Тяну, следили за ними. Они как-будто выжидали что-то.
Наконец, на третий день, вечером Сюй-Мао-Ю при всех спросил Ли-Тяна:
— Ты зачем распускаешь язык?
Ли-Тян от неожиданности вздрогнул, но опустил голову и промолчал.
— Зачем ты нехорошие слова про нашу работу говорил женщине? — продолжал старик. — Ты от этой работы хлеб ешь и будешь зимою сыт, а зачем ты плетешь разное и накликаешь на нас беду?.. Вот ты теперь молчишь, прикусил свой язык, — почему ты перед женщиной не молчал?.. Вот он теперь молчит!.. — обратился Сюй-Мао-Ю к товарищам, которые напряженно вслушивались в допрос и непонимающе и отчужденно поглядывали на Ли-Тяна. — Почему он мне и вам всем не скажет того, что говорил чужой женщине?
Ли-Тян продолжал молчать.
— Я за него скажу! — ехидно вызвался Ван-Чжен. — Он, может быть, забыл, тогда я скажу за него...
И Ван-Чжен при сосредоточенном молчании всех, в том числе и самого Ли-Тяна, начал рассказывать о подслушанном. Он передавал подробно, многословно. Слова Ли-Тяна приобретали в его устах новый, полный яду и угроз смысл.
Слушая Ван-Чжена, старик обводил всех острым испытующим взглядом. Хун-Си-Сан сжимал кулаки и сидел, нагнув голову, словно готовился прыгнуть на Ли-Тяна. Пао криво усмехался и перебирал в руках сухую ветку, которая под его пальцами жалобно трещала. И так же молча, как и все, сидел с опущенной головою Ли-Тян — виновник возбуждения и негодования своих товарищей.
Ван-Чжен вставлял в слова Ли-Тяна свои выражения, широко размахивал руками и то щурил глаза и втягивал голову в плечи, то округлял их, кидая дикие взгляды и вздергивая вверх подбородок. Ван-Чжен пытался в лицах изобразить беседу Ли-Тяна с женщиною и порою, подражая Аграфене, говорил пискливым, тоненьким голосом. И хотя это было очень смешно, но никто не смеялся.
Никто не смеялся, а, наоборот, все делались сумрачней и суровей.
— И они затем, — закончил Ван-Чжен, оглядывая товарищей сверкающим взглядом, — перестали разговаривать и ушли, унося в своих головах нехорошие мысли... А я, посоветовавшись с почтенным Сюй-Мао-Ю, все вам вот теперь и передал. По правде и справедливости... Вот!
Едва Ван-Чжен умолк, как поднялся нестройный, шумный говор. Все заговорили враз, не слушая друг друга, перебивая один другого. Все накинулись на Ли-Тяна. А тот, все еще помалкивая, озирался, как затравленный зверь, и кривил губы растерянной, блуждающей усмешкой.
— Ты говори!.. — кричали на него. — Почему ты молчишь?
— Мы тебе покажем, как шептаться с бабой, да рассказывать ей про наши дела!..
— Если тебе не нравится тут, убирайся куда хочешь и делай все, что тебе нравится; а нам не мешай!
— Нам не мешай!.. Слышишь, если не хочешь беды, нам не мешай!..
— Не мешай!!!
Ли-Тян поворачивал голову во все стороны и тяжело дышал. Он раскрыл, наконец, рот и неслышно произнес несколько слов.
— Тише! — остановил расходившихся товарищей Сюй-Мао-Ю. — Помолчите! Он хочет что-то сказать!
Стало тихо.
— Я... — глухо, точно с трудом выдавливая из себя слова, произнес Ли-Тян, — я говорил ей правду... Только правду...
И, сказав это, он снова замолчал. И снова вокруг него вспыхнул спор, раздались крики. Китайцы повскакали на ноги. Хун-Си-Сан сжал громадный кулак и стал грозить им и потрясать в воздухе. Пао тонким голосом орал бранное слово, повторяя его без конца.
В самый разгар криков и спора к китайцам подошла Аграфена.
— Штыритесь? — громко спросила она, обводя их лукавым взглядом. — Пошто парня-то эвот как в уголочек загнали?!.
— Не твоя дела! — крикнул ей Хун-Си-Сан. — Уходи!..
— У, тихо!.. Надо тихо!.. — остановил его Ван-Чжен. — Зачем киричи?
Все притихли и выжидающе уставились на Аграфену. Сюй-Мао-Ю сжал брезгливо губы и по-китайски бросил:
— Что ей надо?.. Послушаем...
— Дела моего, конечно, тут никакого нету! — язвительно ответила Аграфена на грубое замечание Хун-Си-Сана. — Все тут дела ваши, а я сторона... Только я и себя-то в обиду не дам! Понимаю я, все понимаю!.. Не глядите, что ваших «фаны-ланы» не кумекаю, а я все разумею!.. Дознались вы, видать, что парень мне глаза на все ваши штуки раскрыл, вот и прижали его!.. А и напрасно! Все едино я дозналась бы! Все едино теперь мне вся ваша лавочка открыта!.. Вся, как есть! Как на ладони! Вот!..
Она стукнула пальцем по открытой, по простертой впереди ладони и показала им, как ей все ясно:
— Ишь, какие ловкие!.. Сами с этого маку какие огромадные деньги будут огребать, а мне за все мое старание, за муку мою с вами в этакой-то дыре, в безлюдьи восемь рублей на месяц отвалили!.. Очень хорошо надумали, лучше некуды! За восемь рублей я, может, и жила бы да работала, но только кабы у вас все, как у людей, а то у вас ишь что выходит!.. Вы экие деньги заробите, а я, что ли, в стороне?.. Моего, что ли, паю тут нет?..