Либертарные представления о гражданском обществе
Шрифт:
Если либеральные концепции гражданского общества предполагали такое совершенствование механизма взаимоотношения между этим обществом и государством, чтобы это последнее наиболее адекватно представляло и выражало общественные интересы, то анархисты исходили из совершенной несовместимости самоорганизованного общества и государства. Они вели речь об «освобождении общества от государства»[13].
Анархистские теоретики видели в государстве внутренне присущую ему тенденцию к экспансии и разрушению общества как системы самоорганизованных, непосредственных связей между людьми и основанных на этих связях органах и институтах. «У крестьян одной и той же деревни, — писал Кропоткин, — всегда есть тысячи общих интересов: интересы хозяйственные, отношения между соседями, постоянное взаимное общение; им по необходимости приходится соединяться между собою ради всевозможнейших целей. Но такого соединения государства не любит — оно не желает и не может позволить, чтобы они соединялись. Оно дает им школу, попа, полицейского и судью; чего же им больше? И если у них явятся еще какие-нибудь нужды, они должны в установленном порядке обращаться к церкви и государству».[14]
Анархисты иллюстрировали этот процесс на примере
Именно поэтому, говорили анархисты, государство не может служить орудием социального и личностного освобождения человечества, а государственный социализм стал бы новым, еще более страшным рабством, поскольку означал бы укрепление власти государства над обществом.
Либертарии того времени смотрели еще весьма оптимистически на ход этого противостояния государства и общества. Они полагали, что глубинные социальные импульсы человека неистребимы, и государству не удастся их удушить. «Тяга человека к взаимной помощи имеет столь древнее происхождение и столь тесно связана со всем прошлым развитием человеческой расы, что он вплоть до нынешнего времени сохраняется человеческим родом, несмотря на все перипетии истории..., — писал Кропоткин. — И всегда, когда человечество вырабатывало новую социальную организацию, которая должна была приспособиться к новой ступени развития, его конструктивный дух заимствовал конструктивные элементы... из той же самой вечно живой тенденции»[17]. Мыслитель ссылался на факты взаимопомощи и солидарности в повседневной жизни, на сохранение общинных традиций, на деятельность рабочих и профессиональных союзов, стачки и кооперативы, всевозможные добровольные ассоциации и объединения граждан. «...Тысячами передовых явлений, тысячами глубоких совершающихся уже изменений анархическое общество уже давно начало развиваться, — соглашался другой видный теоретик анархизма Элизе Реклю. — Оно проявляется всюду, где свободная мысль сбрасывает с себя путы буквы и догмата, везде..., где воля человека проявляется в независимых поступках, — везде, где люди искренние, возмутившиеся против всякой наложенной на них дисциплины, сходятся по доброй воле, чтобы учиться друг у друга, и без всякого начальства стремятся завоевать свою долю жизни, свое право на удовлетворение своих нужд. Все это — уже анархия, даже тогда, когда она бессознательна...»[18].
ХХ столетие не оправдало этого оптимизма, напротив, поставило перед анархистской теорией общества новые проблемы. Ей пришлось искать ответы на многие социальные явления — или новые, или развившиеся и значительно усилившиеся на протяжении века. С одной стороны, разрушение общественных связей государственным диктатом и рыночной конкурентной «борьбой всех против всех» зашло куда дальше, чем это казалось возможным в XIX веке. На смену традиционным общественным связям пришло «массовое общество», в котором каждый из атомизированной массы индивидов был за себя, и лишь одно государство — за всех. Соответственно, неимоверно возросла роль государства: оно уже не было столь жестко отделено от общества, но взяло на себя широкие социальные и экономические функции, в том числе те, какие прежде лежали на самоорганизованных институтах взаимопомощи. Соотношение общества и государства усложнилось: появился целый ряд институтов, общественных по своему статусу, но направленных именно на воздействие на государство и выполняющую роль связки между двумя этими сферами (массовые партии, реформистские профсоюзы и т.п. ассоциации). Наконец, индустриальная форма экономической и социальной организации способствовала превращению человеческого сообщества в мертвую машину.
Анархистам предстояло предложить анализ триумфа этатизма и растворения общества и дать свой ответ на них.
Существо этого ответа сводилось, в первую очередь, к двум основным моментам. Во-первых, в критике индустриализма как материальной основы разрушения общества, а во-вторых, в представлении о «восстановлении» общества в ходе социальной борьбы.
Новые явления не поколебали общее представление анархистов о несовместимости государства и общества, но внесли нюансы во взгляды на устройство самого общества. Ведущий теоретик межвоенного европейского анархо-синдикализма Рудольф Роккер не просто повторил прежние положения о естественном происхождении человеческой социальности и узурпаторской функции государства, но и сформулировал тезис о двух тенденциях в историческом развитии человечества. «Есть две формы социального общежития, — говорил он. — Существует совместная жизнь, облик которой диктуется людям сверху какого-либо вида центральной властью, как бы таковая ни называлась: государством, церковью или диктатурой пролетариата. И существует совместная жизнь, развивающаяся свободно снизу вверх и находящая свою естественную основу в коллективных интересах людей и проявлениях их солидарности друг с другом. Выражением первой формы человеческого общежития служит закон; выражением второй — свободное соглашение»[19]. Роккер выделял в истории периоды торжества первой и второй форм, причем именно с периодами централизма связывал культурный и духовный упадок. В этих представлениях отразилось понимание того факта, что общество не есть нечто целое, противостоящее государству, но в нем существуют своего рода обширные сферы, уже поглощенные им. Соответственно, вставал важный вопрос о том, чтобы не допустить такого поглощения. В фашизме и большевизме анархисты видели именно проявление тоталитарной этатистской тенденции к полному растворению общества в государстве и считали крайне необходимым сопротивляться ей. Так, итальянский анархо-синдикалист Армандо
Более дифференцированным стало отношение анархистов к экономике и ее месту в соотношении государства и общества. Прежде либертарии (к примеру, Кропоткин) отмечали роль союза между государством и частным капиталом в деле разрушения общества, однако в тот период частная экономическая деятельность могла еще казаться фактором если не социального освобождения, то хотя бы смягчающим всевластие государства. С развитием связей между государством и бизнесом, их сращиванием и с широким внедрением новой индустриальной техники, превращающей изолируемого человека в придаток машины, положение изменилось. Теоретики аргентинской анархистской рабочей организации ФОРА впервые выдвинули идею о том, что, наряду с аппаратом «политического государства», можно вести речь о механизмах «экономического государства». «Под «политическим государством», — писал идеолог ФОРА Эмилио Лопес Аранго, — мы понимаем совокупность законов, которые навязывают населению принудительный «общественный договор». Под «экономическим государством» мы понимаем совокупность организационных форм, свойственных капиталистическому режиму, которые сохраняются даже после осуществления смены юридической системы и переживает любые политические революции. Мы хоти сказать тем самым, что можно разрушить всю социальную организацию, ликвидировать историческое государство, экспроприировать буржуазию и уничтожить частную эксплуатацию, но эти материальные перемены не будут означать окончательное устранение капитализма». Именно это, по мысли Лопеса Аранго, произошло в России после 1917 г.[22] Иными словами, ФОРА имела в виду сохранение самой централизованной, индустриальной, фабричной формы организации производства и разделения труда, которая способствует уничтожению навыков самоорганизации и солидарности. Вместе с государством и юридическим правом частной собственности, эта форма, как самостоятельный фактор, служит орудием порабощения людей.
Формула об «экономическом государстве» не нашла распространения в мировом анархистском движении, а в период широко распространенных иллюзий насчет освободительного потенциала экономического и технического развития эта критика индустриализма была чуть позже основательно забыта. (Лишь Р.Роккер и некоторые испанские анархисты еще напоминали в начале 1930-х гг. о разрушительном воздействии техники на человеческую личность[23]). К этим антииндустриалистским идеям человечество вернулось лишь в 1970-х гг., когда видный французский социолог Андре Горц, например, заявил о том, что вся «матрица» современного крупного производства не поддается социализации и коллективному управлению со стороны «рядовых» людей[24].
Важным следствием ощущения разрушения общества и его колонизации государством стало представление о необходимости «возродить» его, то есть «восстановить» разрушаемые социальные связи между людьми, основанные на самоорганизации, солидарности и взаимопомощи. Практически все анархисты сходились в том, что такое «восстановление» не происходит «автоматически», но может осуществиться лишь в процессе борьбы людей за свои права — экономические, социальные, духовные. Только такая борьба могла, в их представлении, придать людям стимул к объединению своих усилий и к взаимопомощи, то есть пробудить их уснувшие социальные инстинкты. Однако либертарии расходились во мнении относительно того, какими путями следует идти к этой цели.
Например, европейский революционный синдикализм и анархо-синдикализм предлагал, по существу, нечто в роде создания параллельных социальных механизмов сопротивления, которые могли бы осуществить революцию и заменить собой существующие механизмы государства и поглощенные им общественные сферы. Эта идея была впервые развита во французском синдикализме. Предполагалось, что революционные профсоюзы, ведя борьбу как за повседневные интересы, так и за социальное освобождение трудящихся, могли бы постепенно вовлечь в свои ряды всех производителей, а затем захватить в свои руки управление предприятиями, распределением и социальными вопросами и стать, таким образом, готовой основной единицей будущего свободного, безгосударственного общества. «В деле повседневных требований, — указывалось, например, в «Амьенской хартии» французского революционно-синдикалистского профобъединения Всеобщая конфедерация труда (1906 г.), — синдикализм стремится к координации усилий рабочих, к достижению немедленных улучшений... Но эта забота есть лишь одна из сторон дела синдикализма; он подготовляет интегральное освобождение, которое может быть осуществлено лишь посредством экспроприации капиталистов..., и он считает, что профсоюз, являющийся ныне объединением сопротивления, станет в будущем группой по производству и распределению, основой реорганизации общества»[25]. В 1920-х — 1930-х гг. анархо-синдикалисты делали основной упор именно на такую организационную подготовку революции, стремясь заранее сформировать и в ходе повседневной борьбы закалить те органы, вокруг которых в ходе революции могло бы возродиться общество.
Теоретики латиноамериканского рабочего анархизма, прежде всего, ФОРА, считали такое организационное строительство ненужным и даже вредным, ибо оно, по их мнению, сковывало творческий потенциал людей и, кроме того, формировало общество вокруг профсоюзов — структур, родившихся из потребностей буржуазного строя, пусть даже это потребности сопротивления против этого строя[26]. Они надеялись, что в ходе революции трудовой народ добровольно объединиться в автономные территориальные коммуны[27]. Однако и теоретики ФОРА считали, что только в ходе борьбы за свои права и интересы трудящиеся, объединенные в рабочие союзы, разовьют в себе ценности, настроения и навыки, которые позволят им в будущем создать вольную коммуну. «Только так, создавая этические ценности, способные развить в пролетариате понимание социальных проблем, независимое от буржуазной цивилизации, можно придти к созданию нерушимых основ антикапиталистической и антимарксистской революции — революции, которая разрушит режим крупной индустрии и финансовых, промышленных и торговых трестов»[28].