Лич из Пограничья
Шрифт:
Моа нахмурился — странно все это. Что же, они с Имой беглецы теперь? Мертвяки их как будто гонят…
Лич подумал о собственном побеге из Мортелдунда, о котором не любил вспоминать.
Не лучшее тогда было время. Оковы, подвал, темнота. Окошко в два кирпича размером у самого потолка. В нем иногда мелькали чьи-то ноги, сбрасывали в темницу щебенку и пыль. Дни тянулись за днями, и существование было вязким, как кисель. Бессмысленным.
Иногда к Моа приходили некроманты, пытались тянуть из него силу, но ничего у них не получалось. Периодически являлся Полувий. Он подолгу смотрел на лича через прозрачный круглый кристалл нетающего
Однажды чернокнижник пришел к пленнику в полдень. Над Мортелундом стояла полная полуденная луна, которую Моа никак не мог видеть, а Полувий же, напротив, ждал. Он снова долго смотрел на лича через свой кристалл, а потом, вдруг, разглядев нечто важное, изменился в лице и поспешил на выход. Он что-то выяснил, что-то узнал…
Моа отчетливо слышал, как чернокнижник торопливо вышел в коридор. Кто-то встретил его за дверью, начался тихий разговор, который тут же перешел в спор, тона быстро повысились. Обрывки фраз, острые и резкие, как осколки битого стекла, вспарывали душный воздух.
— … я видел в нем силу…
— …если это так, то нельзя…
— … нужно…
— …так, ты из них… ты не получишь… уже пытались… не позволю этому свершиться…
Перепалка за дверью быстро переросла в потасовку. Тонкая полоса — свободное пространство между дверью и полом — озарилось яркой вспышкой. Мгновение спустя в камеру потянулись извивающиеся щупальца сизого дыма. Они поползли к пленнику, закованному в специальные зачарованные кандалы. И снова пришло то, что было на поле боя… Из-за чего, собственно, лич и оказался в столь прискорбном положении. Удар силы. Небывалая мощь родилась где-то в центре помещения и раскинулась в стороны кольцом, обрушая часть крепкой стены…
Дальше Моа помнил от произошедшего лишь нестройные сонные обрывки — едущие на него ворохом камни, гул подломленной башни, тревожные содрогания земли, крики снаружи темницы, крики внутри. Свое собственное движение вперед и вверх, через летящий под ноги обвал. Всеобщее мельтешение, дымные струи и четкий приказ, засевший в голове: «Тебе надо бежать!» Такие приказы, идущие вглубь сознания высшей нежити извне, были обычным делом на полях битв, когда координирующим движения армий некромантом нужно было пересылать свои мысли на большие расстояния. Но пришедший приказ не был послан никем из обычных некромантов. Воля адресующего оказалась невероятно могущественной, и в то же время крылась в ней какая-то болезненность. Чужая мысль била в висок, как последняя волна умирающего прибоя: «Беги, лич. Беги!»
— О чем задумался? — Има вытянула спутника из водоворота непокорной памяти.
— О прошлом.
— Как обычно?
— Да…
Путь пошел круто вверх, на горбатый холм по крутому склону.
Лич прислушался — ветер нес с невидимой пока вершины густой аромат донника и людскую речь. Обернувшись с холма назад, Моа еще раз убедился, что мертвяки за ними больше не идут и никого себе в помощь не призывают.
Вскоре дорога привела путников к жилью.
Не очередное сельцо, а большой дом глянул на них желтыми глазами-окнами из зарослей пышного сада. Плодовые и декоративные деревья, стиснутые решетками чугунной ограды, плотно сидели вокруг двухэтажного каменного строения. Над трубами поднимался дым, лаяла собака, переступали в конюшне лошади. Внутри было шумно и людно.
— Что за место такое? — принялась выяснять Има, когда они с Моа подошли к запертым кованым воротам.
— Это гостиница, — отозвался кто-то из близлежащих кутов гортензии.
Голос был спокойный, женский. Его обладательница, пышнотелая дама лет пятидесяти, поднялась в полный рост из-за гущи голубоватых листьев в пене белых соцветий. Оправив фартук, она шагнула навстречу гостям.
Лич окинул взглядом из-под капюшона кружево мастерски исполненных плетений на решетке ограды. В центре каждой секции, что шла от столба к столбу, находился герб с собакой, сжимающей в лапах кирку.
— Шикарно для такой глуши. Это ведь знатный дом.
— Был когда-то домом виконта при местных графьях. Вся эта знать давно из Пограничья съехала, а усадьбу, ведь, с собой не унесешь.
Женщина потопала ногами, сбрасывая с башмаков присохшую землю. В руках ее было пустое блюдо. Его содержимое осталось за кустом, на каменном подобии маленького алтаря. Те, кому адресовали подношение, уже шуршали поблизости. Моа отчетливо ощутил их запах — робкие мышеподобные создания, что живут в домах и поют по ночам непонятные тревожные песни. Маленькие духи давно умерших предков — пургатори. Легенды гласят, что когда-то давно все люди были такими — крошечными, зубастыми, хвостатыми. Лазали по деревьям в поисках фруктов и насекомых и вовсе не умели говорить…
И пургатори — память о тех временах.
В Пограничье их обычно почитали летом, после Солнцестояния.
— Вы на постой, или как? — продолжила разговор женщина. — Я — Иде, хозяйка местная. — Она протянула широкую ладонь. — Так что если передых нужен — платите и добро пожаловать. Не нужен — доброй дорожки. Под холмом большой тракт, что ведет в Кутанай — не заблудитесь.
Има с надеждой взглянула на Моа. Ей порядком надоело ночевать на улице, да и Браслет соскучился по сытному зерну и уютному деннику. Всяко спокойнее ночевать за толстыми стенами в компании других лошадей, а не одному, в лесу, по соседству с разгуливающим в ночи «конским пожирателем».
— Остаемся, — сообщил лич.
Получив с вновь прибывших плату, Иде проводила их в гостиницу. По пути через двор расторопный паренек-подросток увел коня, обещав расседлать и принести сумки в комнату.
Даже став постоялым двором, дом виконта не утратил былой красоты. Иде оказалась заботливой хозяйкой — она сохранила сад, скульптуры, картины, ковры — все. И даже маленький искусственный пруд.
Има смотрела на сад, поражаясь его роскоши — в ее-то деревне о прудах и статуях никто и не мечтал…
— Однажды я тоже построю себе красивый дом, — решила она, наконец. — Пусть нескоро, но надо же к чему-то стремиться? Сад тоже разобью и пруд выкопаю. Вот этими вот руками. — С этими словами она достала свой альбом и принялась усердно зарисовывать приглянувшиеся виды. Быстро разобравшись с набросками, зевнула, потерла ладонью пустой живот. — Есть охота….
В комнате, которую им выделили, было светло. Круглые лампы из толстого стекла купали в масле длинные шнуры и умиротворяющее потрескивали. Иде лично принесла ужин — всякие разносолы, от вида которых у Имы потекли слюнки. Еще бы! На деревянном подносе с гербом — оставшимся, видимо, еще от виконтовой кухни — стояли блюда с жареными грибами, картофелем, сыром и лентами белой капусты в крапинах маринованной клюквы. Отдельно лежали темно-бордовые срезки наперченного балыка с базиликовыми сиреневыми листьями.