Личник
Шрифт:
– Оставь свои причитания, - вступил в разговор Пётр Никодимович. – Проходите, Тимофей Васильевич в горницу, к столу.
– Дядька Петро, да какой Тимофей Васильевич, - проговорил я, положив на полку вешалки папаху и снимая портупею с шашкой. – Для вас я как был Тимохой, ну ладно, Тимофей, вырос всё-таки. Так им и остаюсь.
– Извините, Тимофей Васильевич, я как любил тебя как сына, так и люблю, - Селевёрстов в волнении провел рукой по усам. – Но теперь буду обращаться к тебе только так. Из-за большого уважения. И не спорь
– Дядько Петро, ну ладно на людях, дома-то зачем? – я повесил шашку и повернулся к Селевёрстову.
– Проходи, не спорь с ним, Тимофей. Чай не забыл его упрямство. А сейчас, чем старше становится, тем упрямее, - тётка Олька подошла ко мне и погладила мой погон. – Никак не могу поверить, что это ты, Тимофей. Надо же офицер. Ты хоть и написал в письме, что закончил училище и стал хорунжим. Но как-то в это не верилось. Год только прошёл. А потом от тебя вестей почитай полгода как не было.
Под эти слова я придерживаемый за руку тёткой Ольгой двинулся к горнице. За моей спиной в комнату вошёл Ромка, затащив за собой большой баул с подарками.
– А это что такое, Тимофей Васильевич? – поинтересовался Селевёрстов, указывая на здоровенную сумку.
– Там подарки, - сказал я, входя в горницу, где вокруг обильно накрытого стола собралось всё семейство Селевёрстовых, за исключением Анфисы и её мужа Семёна Савина.
Возникла некая пауза. Степан и Никифор, стояли и смотрели на меня, приняв подобие строевой стойки смирно, а их жёны теребя в руках платочки, как-то настороженно и выжидающе вглядывались в меня. Дети тоже зыркали с любопытством. Я же смотрел на них и не знал как себя вести. Два года назад, перед отъездом в училище старшего сына Степана я называл дядькой. Тот был старше меня на тринадцать лет. А теперь я для него его благородие.
– Дорогие мои названные родственники, прежде чем сесть за стол, позвольте вручить всем подарки, - я приобнял тётку Ольгу. – Ромка, где ты там. Неси баул сюда.
В горницу вошёл раскрасневшийся Ромка и со стуком положил сумку на пол. Я склонился над этим чудом чемодано-сумочного строения и, раскрыв его, достал первый подарок для главы семьи. Дядьке Петро, Степану, Никифору и Семёну я привёз казачьи винтовки Мосина и по сто патронов к каждой. Получив в руки такие игрушки, большие дети тут же защелкали затворами, начали вскидывать винтовки к плечу, целиться.
– Хороша, ох как хороша!
– довольный старший Селевёрстов, ещё раз вскинул мосинку к плечу и прицелился. Потом опустил винтовку и приставил её к ноге. – Спасибо тебе, Тимофей Васильевич, за такой царский подарок. Слышать-то слышали, что на вооружение поступили хорошие пятизарядные казачьи винтовки, но видеть ещё не приходилось. Тем более в руках подержать.
Под одобрительные выражения Никифора и Степана, я достал из баула четвёртую винтовку и протянул её Петру Никодимовичу со словами: «Это для Семёна».
– Жирновато для него будет, -
– Дядька Петро, тогда на ваше усмотрение, - я поставил винтовку к стене, а потом достал из баула деревянную коробку и положил её на стол.
– Приступим к подаркам для женщин.
Раскрыв коробку, я стал доставать из неё небольшие футляры, обтянутые бархатом, и вручать женской половине семьи Селевёрстовых. Первой открыла футляр тётка Ольга и ахнула. Внутри лежали золотые серьги, кулон с цепочкой с красными агатами.
– Тимофей, мальчик мой, это какие же деньги-то потратил, - женская глава дома Селевёрстовых, достала одну сережку из футляра, восторженно рассматривая её на солнечном свету. – Красота-то какая!
За тёткой Ольгой восхищённо запищали снохи Ульяна и Елена. Я достал из коробки ещё два футляра поменьше и вручил их двум дочкам погодкам трех и четырех лет у Никифора и Елены. Мать сразу перенацелилась на подарки дочек. Взяв у старшей футляр открыла его и, изумленно вскрикнув, произнесла: «Тимофей Васильевич, разве можно такое детям дарить. Эти серьги такие же как у меня».
– Пускай с детства растут красавицами, - ответил я и выложил на стол последний футляр. – Это для Анфисы.
Вновь склонившись к баулу достал из него черкесский кинжал, рукоять и ножны которого были украшены серебром.
– Иван, - позвал я старшего семилетнего сына у Степана и Ульяны. – Тебя в казачата приняли?
– Приняли, Ваше благородие, - блестя глазёнками, ответил мне названный племянник.
– Тогда, это тебе, - я вручил кинжал пацанёнку. – И зови меня дядька Тимофей. Хорошо?!
Дождался ответного кивка мальца, после чего достал из баула хороший охотничий нож в кожаных ножнах и подозвал к себе четырехлетнего младшего Степаныча, который испуганно смотрел на меня, спрятавшись за подол мамкиного платья. Получив нож, малой насуплено посмотрел на меня и спросил.
– А чё это, Ваньке кинжал, а мне тока нож?
– Вот примут тебя в казачата, и тебе кинжал подарю.
– Не обманешь дядька?
– Не обману, - я потрепал мальца по вихрастой голове. – Слово офицера.
Наконец достал из баула последний подарок.
– Дядька Петро, этот кинжал для Ивана сына Анфисы. Его мне цесаревич вручил, чтобы на зубок положить племяшу. А этот нож от меня. Самому вручить не получилось. А когда ещё раз в станицу попаду, не известно, - с этими словами передал кинжал и нож Петру Никодимовичу.
Тут с вопросом влез Иван свет Степанович.
– Дядька Тимофей, а почему Ромке ничего не подарил?
– Все подарки для Ромки на пароходе. А главный подарок перед вами - целый лейб-гвардеец с золотой медалью «За храбрость». Так что теперь за стол, с Вашего позволения дядька Петро. И надо это дело хорошенько обмыть, - я достал часы, открыл крышку. – Хотя времени нам с Ромкой на это осталось пятнадцать минут.