Лицо неприкосновенное
Шрифт:
– Иван, – позвал он.
– А? – Чонкин пошевелился.
– Живой? – спросил председатель.
– Не знаю, – сказал Чонкин. – А чего это на мне лежит?
– Должно, я лежу, – сказал Голубев, немного подумав.
– А ты кто?
– Я-то? – Председатель хотел обидеться, но, напрягши память, подумал, что он, собственно говоря, и сам толком не знает, кто он такой. С трудом все-таки вспомнил: – Голубев я, Иван Тимофеевич.
– А чего это на мне лежит?
– Да я ж и лежу. – Голубев начал сердиться.
– А слезть можешь? –
– Слезть? – Голубев попробовал подняться на четвереньки, но руки подогнулись, и он снова рухнул на Чонкина.
– Погоди, – сказал председатель, – я сейчас буду подыматься, а ты упирайся в меня ногами. Да не в морду суй ноги, мать твою так, а в грудь. Вот.
Наконец Чонкину удалось его все же спихнуть. Теперь они лежали рядом.
– Иван, – позвал Голубев после некоторого молчания.
– А?
– Хрен на. Пойдем, что ли?
– Пойдем.
Иван поднялся на ноги, но продержался недолго, упал.
– А ты вот так иди, – сказал Иван Тимофеевич, снова становясь на четвереньки. Чонкин принял ту же позу, и друзья двинулись в неизвестном направлении.
– Ну как? – через некоторое время спросил председатель.
– Хорошо, – сказал Чонкин.
– Так даже лучше, – убежденно сказал председатель. – Если и упадешь, не расшибешься. Жан-Жак Руссо говорил, что человек должен стать на четвереньки и идти назад к природе.
– А кто этот Жан-Жак? – спросил Чонкин, с трудом произнося странное имя.
– А хрен его знает, – сказал председатель. – Какой-то француз.
Тут он набрал полную грудь воздуха и запел:
Вдо-оль деревни от избы и до избыЗа-ашагали торопливые столбы…Чонкин подхватил:
Загудели, заиграли провода,Мы такого не видали никогда…– Иван, – спохватился вдруг председатель.
– Чего?
– А контору я закрыл или нет?
– А хрен тебя знает, – беспечно сказал Иван.
– Пошли обратно.
– Пошли.
Идти на четвереньках было хорошо, хотя от росы мерзли немного руки и промокли брюки на коленях.
– Иван!
– А?
– Давай еще споем.
– Давай, – сказал Чонкин и затянул единственную известную ему песню:
Скакал казак через долину,Через кавказские края…Председатель подхватил:
Скакал казак через долину,Через кавказские края…Чонкин начал следующий куплет:
Скакал он садиком зеленым…Но тут ему пришла в голову мысль, которая остановила его.
– Слышь, – спросил он председателя, – а ты не боишься?
– Кого?
– Моих рестантов.
– А чего мне их бояться? – распоясался председатель. – Я все равно на фронт ухожу. Я их…
Тут Иван Тимофеевич употребил глагол несовершенного вида, по которому иностранец, не знающий тонкостей нашего языка, мог бы решить, что председатель Голубев состоял с работниками Учреждения в интимных отношениях.
Чонкин был не иностранец, он понял, что Голубев говорит в переносном смысле. Председатель перечислил еще некоторые государственные, партийные и общественные организации, а также ряд отдельных руководящих товарищей, с которыми в переносном смысле он тоже находился в интимных связях.
– Иван! – вспомнил вдруг председатель.
– А?
– А куда мы идем?
– Кажись, в контору, – неуверенно сказал Иван.
– А где она?
– А хрен ее знает.
– Погоди, мы, кажись, заблудились. Надо определить направление.
Председатель перевернулся на спину и стал искать в небе Полярную звезду.
– На кой она тебе? – спросил Чонкин.
– Не мешай, – сказал Иван Тимофеевич. – Сперва находим Большую Медведицу. А от нее два вершка до Полярной звезды. Где Полярная звезда, там и север.
– А контора на севере? – спросил Чонкин.
– Не мешай. – Председатель лежал на спине.
Звезды частично были закрыты тучами, а остальные двоились, троились и четверились, и их все равно было много, и, если судить по ним, север находился по всем направлениям, что председателя вполне устраивало, ибо давало возможность ползти в любую сторону.
Пока он снова становился на четвереньки, Чонкин значительно продвинулся вперед и неожиданно уперся головой во что-то твердое. Пошарил перед собой руками.
Это было колесо машины, вероятно, той, на которой серые приехали его арестовывать. Значит, и контора должна быть рядом. И точно. Обогнув машину, прополз Чонкин еще немного и вскоре наткнулся на стену, туманно белеющую в темноте.
– Тимофеич, кажись, контора, – позвал Чонкин. Подполз председатель. Провел ладонью по шершавой стене.
– Во, видал, – сказал он удовлетворенно. – А ты еще спрашиваешь, зачем Полярная звезда. Теперь ищи, тут где-то должен быть и засов.
Какое-то время шарили по стене, то натыкаясь друг на друга, то расползаясь в разные стороны, и вдруг Чонкин первый сообразил:
– Слышь, Тимофеич, а вообще-то засов должен быть там, где дверь, а дверь там, где крыльцо.
Председатель подумал и согласился с доводом Чонкина.
Не для того чтобы посмеяться над пьяным человеком лишний раз, а единственно ради истины следует сообщить, что, даже найдя дверь, Чонкин и председатель долго не могли с ней справиться. Засов как живой вырывался из рук и каждый раз больно ударял председателя по колену, так что трезвый давно остался бы совсем без ноги, но пьяного, как известно, все же бог оберегает немного.