Лицо под маской
Шрифт:
— Ну, вот, теперь можно и побеседовать. Разрешаю вам говорить и выполнять любые действия, не идущие мне во вред.
«Ну, и чего стоил твой амулет от ментального воздействия, Джан-Марко?» — подумала я, вслух же сказала без особой любезности:
— О чем же нам с вами говорить, синьор Паски? Не вижу общих тем.
— Ну, как же, как же. А вот, например, оттуда вы вытащили этого дохлого дожа? Неужели прятали под своей кроватью?
— Грубо и не смешно, — равнодушно ответила я. — И вообще, как-то неравно получается: я сняла маску, а вы — нет.
— Ну,
Его руки ни минуты не были в покое: он то проводил пальцами по кромке стола, то выстукивал дробь по ручке кресла, то дотрагивался до своей щеки. Взгляд также блуждал по кабинету, цепляясь за золотого карпа на ширме или книжные корешки.
— Вот как… То есть, у вас она приросла к лицу, так же, как у Лоредано и Карло Контарини-Маффео?
— Нет! — взвизгнул он. — Это у них также, как у меня!
— И чего же вы хотите от меня? Чтобы я сделала вам такую же операцию? — я сталась говорить тихо и монотонно, мне казалось, что от любого резкого возражения или неожиданного звука Джокер впадет в буйство.
— Зачем мне эти ваши глупости? Ха! — он рассмеялся, потом вдруг попросил, — А угостите-ка меня, прекрасная синьора, келимасом. Вон, я вижу в шкафу какую-то особо фигурную бутылку. Да и себе налейте, чтобы не вздумали меня отравить. Вдруг там — хе-хе — средство от тараканов?
Подойдя к шкафу, я достала памятную бутылку келимаса и два кубка рубинового стекла и поставила их на стол.
— Тараканов, по-моему, уже и в природе не осталось, — сказала, наливая в каждый из кубков понемногу. — Это пятидесятилетний келимас из Галлии, апелласьон Grand Champagne. Мне его подарил клиент после удачной операции. Прошу вас.
Джокер подождал, пока я возьму кубок и отопью глоток, потом с хихиканьем схватил мой кубок и заменил своим. Я пожала плечами и села поудобнее. К моим ногам снова прижалось горячее тело кота, и мне стало совсем спокойно. Обхватив кубок ладонями, я стала греть келимас, иногда поднося его к лицу и вдыхая аромат.
Мой незваный гость искоса посматривал на меня и ждал. Я сделала глоток, покачала головой и продолжала согревать напиток.
— Мой покойный муж, Фрэнсис Хэмилтон-Дайер, был большим ценителем келимаса, — сообщила я равнодушно, будто мы беседовали на дипломатическом приеме. — Он считал, что напитки старше десяти лет нельзя пить несогретыми, пропадает практически все удовольствие. Вот попробуйте!
— У меня перчатки, — буркнул он.
— Ну, так снимите!
— Мои руки… вас напугают. Шрамы.
— Милейший синьор Паски, вы забыли: я хирург. Мне доводилось видывать такие шрамы, которые вы себе даже и представить не можете!
Джокер поставил кубок на стол и стянул перчатки. Действительно, его руки покрывала сетка скверно заживших шрамов… Пока в ладонях нагревался келимас, я лихорадочно искала тему разговора, которая позволила бы протянуть время и не растревожила безумия сидящего напротив мужчины. О чем с ним говорить? О погоде, о здоровье, о танцах, о кошках? А еще я страшно боялась, что братья Торнабуони вырвутся из зала и попытаются выломать дверь: любой шум стронет этот камень, и тот покатится с горы вниз, сминая меня в лепешку.
— Да, благодаря Фрэнку я тоже научилась ценить крепкие напитки… Вот недавно приятельница уговорила меня попробовать aqua vita с острова Айла, очень неожиданный получился опыт. — Я отхлебнула еще келимаса, и Джокер наконец-таки последовал моему примеру. Глоток, второй, третий…
— Вы правы, прекрасная синьора, вкус действительно меняется к лучшему…
Тут он захрипел, уронил кубок, изогнулся в кресле и попытался дотянуться до меня рукой, но я отскочила к двери. Руди вылетел из-под кресла, распушил хвост и изогнулся дугой, наблюдая за бьющимся в конвульсиях телом.
— Ты… ты меня все-таки отравила! Прокли… на… — кот ударил по маске лапой, когти проскрежетали по щеке, и Джокер уронил голову, не успев закончить проклятие. Со стоном я опустилась на пол и просидела, обняв кота, пока в коридоре не раздались громкие голоса. Только тогда у меня получилось дотянуться до ключа и повернуть его.
Первым в дверь ворвался Джан-Баттиста и остолбенел, увидев открывшуюся картину. Кот негромко зашипел, очевидно, высказывая свое отношение к мужчинам, оставившим меня наедине с опасным сумасшедшим, вспрыгнул на стол и начал вылизываться. Пьетро подошел к телу, лежащему на ковре, послушал пульс и уронил безвольно упавшую руку.
— Мертв. Но я бы на всякий случай упаковал его в орихалк.
— У твоей матушки очень качественный яд, Пьетро, — рассмеялась я. — Я должна ей жизнь. Что же до орихалка… на мой взгляд, разумнее было бы лишить его чего-нибудь жизненно важного, головы, например. Только не здесь, мне нравится мой ковер!
Джан-Баттиста подхватил меня на руки, сел в кресло, устроив меня на коленях и сказал:
— Нора, любимая! Был момент, когда я подумал, что потерял тебя…
— Ну, это было очень близко, — я уткнулась лицом ему в плечо.
— Ты так спокойна…
— Это меня просто еще не достало, погоди! Тебе еще придется меня отпаивать и приводить в чувство.
Тем временем несколько молодых людей, руководимых Джан-Марко, надели на труп наручники и ошейник из орихалка, завернули его в какое-то полотно и осторожно вынесли из кабинета.
— Марк! — окликнула я и, когда он повернулся ко мне, сказала, — Было бы хорошо, если бы гости не заметили эту процессию.
— Там Лоредано их отвлекает, — махнул тот рукой.
— Боюсь спросить, чем?
— Играет на виолончели сюиту собственного сочинения. Он сообщил публике, что удалился от мира именно потому, что ощутил потребность в написании музыки. Недостоверно, но ничем не хуже любого другого объяснения.
Я рассмеялась и никак не могла остановиться, пока Руди не спрыгнул со стола и не укусил меня за указательный палец правой руки.
— Кот, ты чего? — спросила я, вытирая слезы. — Больно же!
— Всяко приятнее, чем пощечина, — заметил Пьетро, ставя на стол кубок, который он поднял с полу. — Тебе стоило бы вернуться в зал…