Лицом к лицу (пер. Гуляева)
Шрифт:
– Насколько я понимаю, вы стали поверенным Глори не так давно?
– Почти пятнадцать лет назад.
– О! Это солидно. А до вас у нее кто-нибудь был?
– Вилис Феннимен, из «Феннимен и Гоух». Но старина Вил умер, а Гоух Глори не нравился, она говаривала, что они с ним «никогда не споются». – Расспросы вызывали у Уессера скорее любопытство, чем тревогу. – Мистер Куин, я правильно понял: меня допрашивают по поводу убийства?
– Да так, скорее по привычке, мистер Уессер. Простите. Кроме того, полиция уже занималась вами и нашла работу вашей фирмы безупречной; придраться не к чему!
Уессер довольно хмыкнул, и тут же секретарша доложила о прибытии людей с похорон.
– Один момент, мистер Уессер. Не имеет ли для вас особого значение слово «лицо»?
Адвокат растерялся:
– А какое еще значение оно может иметь?
– Подумайте – лицо! «Face»!
– Вы подразумеваете – в связи с убийством?
– Совершенно верно.
Уессер недоуменно покачал головой.
Глава 19
Карлос Армандо ввел Лоретту Спейнер в приемную адвоката со всей почтительностью, на которую только был способен. Это бросилось в глаза всем присутствующим. Казалось, что девушке его поведение отчасти льстит, а отчасти – раздражает. Армандо немедленно встал на страже у ее кресла. Для его стола она была еще неведомым блюдом, с которым, следовательно, требовалось особенно осторожное обращение. Джин Темпль он вообще не замечал. То ли это было презрение к уже использованному объекту, то, ли благоразумие опытного ловеласа – Эллери никак не мог решить.
Но в любом случае секретарша покойной оказалась в тяжелом положении. Рядом с пышной, похожей на херувима блондинкой с пухлыми губками и ямочками на щеках мисс Темпль казалась плоским отпечатком с передержанного фотоснимка. Она сама хорошо сознавала свое убожество, поэтому лишь на секунду с отвращением взглянула на Армандо, а потом опустила глаза и больше их уже не поднимала.
Сельма Пилтер потрясла Эллери до глубины души, ему тут же вспомнилась меткая характеристика Кипа. Уродство этой старой женщины превратилось уже в некое эстетическое достоинство (сродни уродству Линкольна или баронессы Бликсен). Ее высохший скелет был таким тощим, что, казалось, состоял из одних невесомых трубчатых костей, наподобие птичьих. Эллери почудилось, что сейчас она взмахнет руками и поплывет по воздуху к своему стулу. Ее длинное лицо настолько сужалось книзу, что подбородка почти не существовало.
Грубая темная кожа напоминала русло пересохшей реки со сморщенными твердыми полосами ила. Ее нос походил на кривую восточную саблю, а от губ веером расходилась сеть глубоких морщин. В отвисших мочках ее ушей болтались африканские кольца из эбенового дерева. (Может быть, и кресло со слоновьей попоной, и фигурка воина в комнате Глори Гилд были подарками Сельмы Пилтер? Все пальцы и запястья старухи были унизаны украшениями африканской ручной работы.) Из-под тугого тюрбана на ее голове выбивалась небольшая прядка волос, выкрашенных в цвет воронова крыла. На остальных частях тела ее истощенную плоть скрывал строгий костюм, шею тщательно, обвивал шарф. Крошечные птичьи ножки подпирали тонкие высокие каблуки – все в целом напоминало ходули. А вот ее глаза представляли собой резкий контраст со всем остальным: черные, яркие, живые, как у Карлоса Армандо. В них светился недюжинный ум. Во всем облике старой женщины было что-то средневековое. Эллери чрезвычайно заинтересовался ею. Берк, заметил Эллери, – тоже.
Инспектор Куин явился последним. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и остался стоять, прислонясь к ней спиной. Эллери жестом предложил ему свой стул – в приемной недоставало двух стульев, но инспектор отрицательно покачал головой. Он явно собирался оставаться в позиции, удобной для наблюдения за лицами всех присутствующих.
– Мы собрались здесь сегодня, – начал Уессер, – для чтения завещания Глори Гилд Армандо. Двое заинтересованных лиц присутствовать не могут: Марта Беллина, гастролирующая в Калифорнии, и доктор Сьюзен Меркелл, вызванная на срочную консультацию.
– Завещание, – продолжал адвокат, отпирая один из выдвижных ящиков секретера и доставая плотный конверт, запечатанный сургучом, – или, правильнее, копия завещания, должным образом засвидетельствованная и заверенная. – Он сломал печать и достал документ на голубом официальном бланке, – Последний раз копия была подписана восьмым декабря этого года.
Эллери узнал конверт. Это был тот самый, который обнаружили в металлическом ящичке в тайнике Джи-Джи в стене за репродуктором. На нем еще была надпись: «Мое завещание. Вскрыть должен мой поверенный, Вильям Мелони Уессер». Последняя дата завещания показалась Эллери очень многозначительной. Восьмое декабря – всего лишь семь дней спустя после первого декабря, на который приходится пустая страница в дневнике Глори. Та самая, где от тепла зажигалки проступило «Гасе». Что-то случилось первого декабря – что-то настолько важное для бывшей певицы, что заставило ее немедленно заняться поисками своей племянницы – Лоретты Спейнер и через неделю заново переписать завещание (невозможно представить, чтобы раньше у нее не было завещания).
Эллери оказался прав в своих рассуждениях, ибо Уессер начал читать вслух:
– Это моя последняя и окончательная воля, отменяющая все предыдущие завещания, написанные до этого дня… – и так далее, по стандартной схеме. Это завещание было вызвано настолько серьезными причинами, что Глори Гилд даже не решилась прямо написать о них в дневнике, а прибегла к помощи симпатических чернил и тайного кода – единственного слова «лицо». Такое поведение очень напоминало акт отчаяния.
Эллери прервал свои размышления и сосредоточился на сути завещания.
Уессер зачитывал длинный список отдельно названных благотворительных обществ, которым были оставлены на удивление ничтожные суммы, не превышающие 100 долларов. В основном же – 25 или 50 долларов. На фоне огромных размеров богатства убитой эти суммы выглядели очень красноречиво и приоткрывали новые черточки ее характера. Эллери понял, что Глори была из тех неприятных натур, которые пытаются убить одним ударом сразу множество зайцев, разбивая свои дары на минимально возможные порции, чтобы количеством компенсировать качество своих добрых деяний и выглядеть в наиболее выгодном свете с наименьшими потерями для себя. Глори таким образом старалась найти компромисс между свойственной ее типу людей и жаждой стяжать восхищение окружающих. Армандо, маячивший, как тень, за спиной Лоретты Спейнер, казался очень довольным.
Но дальше посыпались парадоксы один за другим. Посмертный дар в десять тысяч долларов предназначался «моей верной секретарше Джин Темпль». (Верная секретарша испуганно вздрогнула и на секунду, подняла полный изумления взгляд на лицо адвоката, но тут же опустила его обратно. Кроме удивления в ее взгляде Эллери успел заметить радость и – без всякого сомнения – стыд).
«Моей дорогой подруге Марте Беллина» завещалась такая же сумма. (И снова парадокс – ведь оперная дива была и так богата, как жена креза, ибо помимо бешеных гонораров унаследовала состояния двух своих далеко не бедных мужей, которых похоронила. «Моему лечащему врачу и подруге Сьюзен Меркелл» тоже предназначалась сумма в десять тысяч. (Следующая нелепость – практика доктора Сьюзен Меркелл приносила ей ежегодно шестизначные суммы).