Лицом к лицу
Шрифт:
Возвращаясь по ночам, Вера вынимала из сумочки выданный школой пропуск, предъявляла красноармейцам и шла дальше, ступая с той осторожностью, которая вырабатывается в последние месяцы беременности. На лестницах у нее громко стучало сердце. В черных углах виделись замершие напряженные силуэты.
Когда авангард Юденича захватил Гатчину, Настя ушла работать в военный комиссариат. Она пропадала там целые дни. Девушки и женщины с заводов, из рабочих кварталов привлекали ее все больше. Они были деятельны в эти дни, как и мужчины. Они заменяли ушедших на фронт у станков и в учреждениях. Они работали в ЧК, они рыли окопы и боролись с дезертирством. Они заседали в трибуналах и организовывали санитарные отряды. Эти девушки и женщины не видели ничего особенного в том, что Настя полжизни прожила в людях, но считали, что с этим навсегда надо покончить.
Оставаясь одна, Вера слушала квартиру и свое сердце, которое, казалось ей, бьется теперь двойными ударами. Наскучив одиночеством, она брала книгу и засыпала только глухой ночью.
Ранним сырым утром забежал к Вере Евдокимов. Воротник худого пальто был поднят, и за спиною болтался кавалерийский карабин.
— Я на минуту к вам. Не знаю, когда вернусь. Если б вы согласились хоть раз в день наведываться к Елене Викторовне. Она, знаете, так неприспособлена… — Он с выражением крайней беспомощности развел руками.
— Куда же вы?
— Меня берет с собою Смольнинский отряд. Я и карандаши взял с собою. — Он вынул из бокового кармана плоский сверток и сейчас же спрятал его. — Рабочая молодежь мобилизована вся. Да сейчас и нельзя иначе!
Он сбежал по лестнице, стуча прикладом карабина о перила.
Вера надела пальто, тихо и бережно сошла на улицу.
В воротах толпился народ. Человек в серой шинели раздраженно кричал на собравшихся. Другой раздавал лопаты в подворотне. Из поднятых в холодном тумане воротников на минуту показывались заспанные, худые лица.
— Счастливая! — кто-то пустил вслед Вере.
— Она — военнослужащая.
— Вот их бы и гнали копать окопы. А мы-то тут при чем?!
Катька, подняв лопату, как секиру, гналась за продавцом хлебной лавки, который хвастался тем, что его освободили.
В школе не было занятий. Библиотека оставалась пустой. На восьмиугольном дворе снаряжали в поход курсантскую роту, которая должна была наутро выступить к Красному Селу. Из подвалов выносили мешки и ящики. Груженые телеги отъезжали и выстраивались на плацу. Командиры, в ремнях и фуражках вместо бескозырок, и курсанты в походной форме заполняли величественный подъезд замка, покоящийся на рядах гранитных колонн.
Вера сошла в кабинет военкома.
— Игнат Степанович! Дайте мне какую-нибудь работу.
Суровый, озабоченный военком смотрел на нее с необычной и тем более ценной приязнью.
— Вам бы отдыхать, — кивнул он на ее круглящийся живот.
— Если б не это, — просто сказала Вера, — я бы попросилась с вами в поход.
— Ну где уж там!.. — махнул он рукой. — Еще рассыпетесь…
Его грубоватая ласковость не задевала Веру. Он усадил ее в канцелярии в помощь сбившемуся с ног адъютанту. Перед ее столом проходили вереницей знакомые ей юноши — сегодня курсанты, завтра бойцы, защитники северной рабочей столицы. Их было слишком много, чтобы считать их исключением, и все они держались так, как будто были заранее уверены в победе. В их среде вырабатывался особый стиль, который не позволяет отставать от товарищей, приводит к равнению на лучшего. Вместе с Алексеем они вылечили Веру от мысли, что революция — это нуждающийся в помощи тяжелый больной. Из сестры милосердия мало-помалу она становилась им сестрой по духу.
Когда оркестр бросил на улицы и в сады города громкий марш, Вера оделась и вышла. Первые ряды уже заворачивали на Садовую. Мальчики сбегались на зов походного марша. Тяжелое знамя, расшитое золотом по алому атласу, не поддавалось легкому ветерку, вяло боровшемуся с туманом. Крепкими складками оно свисало на плечо знаменосца. Во дворе гремели фурманки и двуколки, медленно вытягивавшиеся на улицу.
Вера и Острецов сели в трамвай и поехали к Нарвской заставе. Долго шел вслед за ними по притихшим улицам гром барабана и рев могучих басов. Это была бодрая музыка, марш решимости и мужества, пробуждавший в домах, потрясаемых оркестром, чувства несходные, но одинаково сильные.
Это были решительные часы города и страны, и оркестр напоминал об этом всякому, кто способен был забыть главное за шуткой или за личным горем.
В шуме улиц утонул марш, но звуки его не уходили из сознания. Впечатление было так отчетливо, что Вера посмотрела на молчаливо опиравшегося на трость Острецова.
Но все это было проще. Трамвай нагонял другую колонну, шедшую под такие же сильные темпы марша. И если б даже приблизившиеся к городу пушки не свидетельствовали о последнем усилии, — эти бойцы, оторванные от заводов, от рабочих станков и столов и шагавшие к угрожаемым окраинам, говорили о силе напряжения, на которое решался этот город.
У Триумфальных ворот проходили отряды людей в кепках и папахах, с винтовками на плече.
Просветы между четырехугольными устоями ворот были заложены мешками с песком. Гарнизон этой необычайной баррикады мирно сидел у пулеметов и легкого орудия, которое смотрело на Путиловский завод, готовое обжечь улицу жаром картечи.
Из проезжавшего автомобиля окликнули Веру Ветровы. Облокотившись о борт машины, стояла Вера, пока шофер бегал прикурить.
— Мы в отряд, — сказал Олег. — Наутро предстоят боевые полеты.
— А Степан?
— Он летает сегодня над шоссе к Ямбургу, — показал рукой Игорь.
Вера рассказывала им о курсантах, которых она поджидала. Она говорила о настроении в школе и об оркестрах, которые гремят по городу.
— Когда мы будем богаты и снабдим нашу армию современной техникой, — это будет лучшая и сильнейшая в мире армия! — сказал Олег.
— Вы стали воинственны, — улыбнулась Вера. — А когда-то вы были против войны.
— И сейчас мы против, но это тот случай, когда армия создается как принципиальное орудие прогресса. Армия мира, — сердито сказал Игорь. Неужели это непонятно?
— А где Ксения?
— Подождите еще немного — увидите и Ксению. Она с отрядом Выборгского района.
Они укатили в надвигавшихся сумерках.
Было сыро и холодно, но толпа на площади не редела. От этих уходивших бойцов зависит, ринется ли ночью на их бедные, но озаренные надеждой жилища белая гвардия царского генерала, в обозе которой идут мстительные, оскорбленные былые властители столицы, — или враг будет разбит, отброшен, прогнан.