Лидер «Ташкент»
Шрифт:
Минут через пятнадцать вокруг начало светлеть. Еще немного, и дождь прекращается. Стих и ветер. Шквал унесся куда-то дальше. Теперь, когда снова видны берега и створные знаки, можно в полной мере оценить, насколько удачно стали мы на якорь. Только просто ли в удаче дело? Маневр корабля обеспечили искусный рулевой, умелая боцманская команда, отлично натренированные строгим Суриным турбинисты, которые с такой быстротой реагировали на сигналы машинного телеграфа.
За несколько минут я узнал о выучке экипажа то, чего не узнаешь за недели стоянки у причала. Пусть это был не бой,
Уже в сумерках проходим лиман. За ним — черноморские просторы. Впереди показался силуэт эсминца, замигал узким лучиком сигнальный фонарь. Принимаем семафор: «Стою на якоре, засолена котельная вода». Эсминец оказался заводским — накануне вышел на ходовые испытания и вот застрял на рейде…
Задерживаться здесь не входило в наши планы. Однако не выручить товарищей нельзя, тем более что котельной воды у нас много. Подходим к борту эсминца. Трюмные вооружают шланги. О своих действиях доношу по радио в Севастополь.
Непредвиденная стоянка на морском рейде кончилась тем, что зенитчики «Ташкента» провели здесь первую боевую стрельбу. Было уже за полночь, когда в темном небе послышался гул самолетов. Батареи на берегу открыли заградительный огонь. И наши автоматы присоединились к ним, выбросив ввысь наперерез врагу сноп светящихся трасс.
Стрельба длилась минуты три-четыре. Фашистские самолеты сбросили бомбы где-то в стороне и скрылись. После отбоя я поздравил зенитчиков с боевым крещением, похвалил за инициативные действия.
По военным фарватерам
Уйти с рейда мы смогли лишь под утро. В переход вклинилась еще одна неожиданность. «Перехвативший» нас катер высадил на борт старшего лейтенанта, который оказался чем-то вроде лоцмана военного времени. Представившись, он доложил:
— Имею указание провести вас до Севастополя по военным фарватерам.
Из пояснений старшего лейтенанта следовало, что нам надлежит идти дальше совсем не так, как намечали мы с Еремеевым, тщательно сделавшим предварительную прокладку.
Оказывается, в этом районе моря нашим флотом поставлены минные заграждения. Где их поставили, военному лоцману знать не полагалось. На его карте были обозначены лишь границы безопасных фарватеров, от которых кораблям ни под каким видом не разрешалось уклоняться.
Это было нечто совершенно новое, и я чуть не вспылил: казалось странным, что о таких существенных изменениях обстановки нас не известили заблаговременно. Но «отводить душу» на ни в чем не повинном старшем лейтенанте глупо, и я заставляю себя спокойно принять к сведению его информацию. Еремеев принимается за новую прокладку.
В соответствии с указаниями «Ташкент» идет от рейда с параванами. Они существенно снижают скорость хода. Защитить же могут лишь от якорных мин, присутствие которых здесь, а тем более на фарватерах, прикрытых своими минными полями, кажется весьма маловероятным.
Чем дальше, тем сильнее дают себя знать новые условия плавания. Временами идем всего-навсего 16 — узловым ходом. Больше не дашь — предписанный фарватер прижимает нас к прибрежной отмели, а у лидера шесть с лишком метров осадка…
Миновали остров Березань — памятное место, где в девятьсот шестом году царские палачи расстреляли лейтенанта Шмидта и его товарищей. Поднимающееся солнце рассеивает дымку, становится отчетливо виден берег. В сиянии безоблачного июльского утра он выглядит обманчиво спокойно и мирно. Но война напоминает о себе: справа на большой высоте появляется самолет. Он идет на пересечку нашего курса. По таблице определяем — «хейнкель».
Сыграна тревога. Зенитчики открывают огонь, и впереди самолета возникают кучные хлопья разрывов. Наши снаряды явно не долетают до цели, но самолет все же отворачивает в сторону. Краснофлотцы довольны: «У фашиста кишка тонка!».
— Будем считать эту стрельбу еще одной тренировкой, — говорю я Николаю Спиридоновичу Новику.
Получаем радиограмму о новых изменениях маршрута: приказано выйти к Севастополю по другому створу, которым корабли пользовались редко, и лишь потом повернуть на привычный.
Очевидно, это связано с тем, что на подступах к главной базе продолжает ставить мины неприятельская авиация. Там уже подорвался эсминец «Быстрый». У входа в севастопольские бухты затонул плавучий кран.
На «Ташкенте» известно об этих печальных случаях, но с приближением к опасной зоне не замечаю на доступных моему наблюдению постах ни малейшей нервозности. Люди настороже, однако, вполне спокойны. Сергеев, обошедший машинные и котельные отделения говорит, что и там народ держится как нельзя лучше.
К повороту на Инкерманский створ подошли в темноте. И вдруг минер, наблюдавший за параванами, тревожно доложил на мостик:
— В левом параване мина!…
Надо же так — прямо у Севастополя! А я еще сомневался, действительно ли необходимы параваны. Через две минуты нужно поворачивать на девяносто градусов, причем как раз влево. Поворот с застрявшей в параване миной — дело рискованное. Да и вообще не тащить же ее в бухту!
Командир БЧ-III лейтенант Фельдман, мгновенно оказавшийся около меня, предлагает застопорить ход и освободиться от мины, осторожно подтянув ее к борту, а затем обрубив минреп — трос, соединяющий мину с ее якорем. Это тоже сопряжено с известным риском, но иного выхода не вижу. А мы уже у точки поворота. Приказываю остановить машины.
С крыла мостика мне почти не видно, что делается на полубаке, где минеры под руководством командира боевой части начали выбирать параван. Фельдман мог бы оставаться на мостике, но предпочел быть у параванбалки, ближе к своим людям.
В тревожной тишине, охватившей корабль, слышу отрывистые команды Леонида Соломоновича:
— Выбирай! Осторожно! Отталкивай шестом! Зубило готово?
Минута очень напряженная. Аварийные партий стоят по своим местам, готовые первыми броситься куда потребуется, если у полубака раздастся взрыв…