Мы прожили вместе тридцать два года, но если бы это было всего тридцать два дня, ни забыть, ни разлюбить Николая Афанасьевича я не смогла бы.
К рючков приехал в Канев на съемки фильма «Капроновые сети» больным и несколько дней не выходил из номера. Я была ассистентом режиссера по актерам и каждое утро, приоткрыв дверь, спрашивала его о самочувствии. Николай Афанасьевич приглашал зайти, но я отказывалась: мол, хочу только узнать, когда он будет готов к съемкам. На четвертый день увидела его в коридоре гостиницы. Николай Афанасьевич отрешенно смотрел в окно. Руки скрещены за спиной. Подошла тихонько сзади и вложила в сложенные ковшиками ладони по груше. Крючков резко обернулся и окинул меня таким взглядом, что я отшатнулась, подумав: «Почему он так со мной?» На другое утро прихожу завтракать – за одним из столиков Николай Афанасьевич. Сажусь поодаль. Рядом тщетно пытается накормить маленького сына режиссер картины Леван Шенгелия, жену которого положили в больницу. Понаблюдав за его мучениями, предлагаю: «Может, я попробую?» Со сказками-прибаутками скармливаю малышу тарелку каши и перехватываю пристальный взгляд Крючкова. Когда прохожу мимо, слышу: – Лида! Присоединитесь ко мне? – Спасибо, Николай Афанасьевич, я уже позавтракала. И тороплюсь – много дел. – Хотя бы на минутку.
Опускаюсь на краешек стула, и Крючков тут же засыпает меня вопросами: на каких картинах работала, какое образование, с кем из родственников и где живу, есть ли у меня молодой человек? Вообщето я не робкого десятка, но тут смутилась. Однако через минуту, рассердившись на себя, спросила напрямик: – Николай Афанасьевич, не могу понять, зачем вы обо всем этом расспрашиваете? Пришла его очередь смешаться: – Мне
кажется, в твоей жизни не все в порядке… Я много старше – могу дать совет, помочь. – Наверное, вы так решили, потому что видели меня заплаканной. На самом деле ничего страшного не произошло. Получила письмо от мамы, она пишет, что очень скучает. А я не смогу к ней еще месяца три-четыре вырваться. Николай Афанасьевич взглянул ласково, без тени насмешки. Я с вызовом тряхнула головой: – А если вас интересует, занято ли мое сердце… Нет, не занято. Я свободный человек, никаких обязательств не имею, – и встала из-за стола. – Подожди… А какие у тебя отношения с Женей? – С Женей? – искренне удивилась я. – Да, со вторым режиссером. Пожала плечами: – Рабочие. Он с Аней, моей помощницей, встречается. Мы с ней в одном номере живем. Ничего не ответив, Крючков вышел из кафе. И отправился, как оказалось, ко второму режиссеру. Усомнился в моих словах. Вечером Евгений пересказал свой ответ ему: «При чем тут Лида? Я Аню люблю». …Первый раз я увидела Николая Афанасьевича лет в десять. На экране, в фильме «Трактористы». Потом были «Парень из нашего города», «Небесный тихоход». Крючков казался мне небожителем. Впрочем, как и все знаменитые артисты. После школы я поступила в художественное училище при «Мосфильме», по окончании которого осталась работать на киностудии. За десять лет перезнакомилась со множеством, как бы сейчас сказали, звезд и научилась относиться к народным кумирам без трепета. Дважды была возможность познакомиться и с Николаем Афанасьевичем, но я ею не воспользовалась. В первый раз в Одессе Женя Моргунов пригласил меня отметить Первомай с компанией, в которую входил Крючков. Но зная обыкновение Моргунова ставить всех в неловкое положение, я отказалась: «С тобой только позориться…» Репутация у Жени была еще та: он мог, например, пригласить даму в ресторан, предложить ей выбрать самые дорогие вина и блюда, а потом сказать: «За себя я заплачу, а остальное – ваш заказ». Делал это не потому что был жадным – просто ему нравилось наблюдать, как спутница меняется в лице и выворачивает кошелек наизнанку. Во второй раз такая возможность выпала в Ялте, в кафе: большая часть труппы отправилась к столику, за которым ужинал Николай Афанасьевич, – поздороваться. А я посчитала, что пребываю не в том статусе, чтобы народному артисту руку жать. И вот теперь мы встретились на фильме «Капроновые сети». Несколько дней шли напряженные съемки. Наконец долгожданный выходной. Рано утром я отправилась искупаться. Только расположилась на берегу, вижу: лодка, в ней Крючков и еще несколько актеров – собрались порыбачить. Стали звать с собой. Я ни в какую: рыбу ловить не умею, хочу отдохнуть в тишине. Но Крюч ков умел уговаривать: «Мы отвезем тебя в райское место – там и покупаешься, и подремлешь на травке». Высадили на маленьком мысочке. А чтобы никто не обидел, Николай Афанасьевич оставил со мной одного из актеров. «Охранник» Юрий отдых испортил окончательно: то в воду кинет, то обниматься-целоваться лезет. Через пару часов возвращаются рыбаки. Николай Афанасьевич спрашивает: – Как отдохнула? Ворчу мрачно: – Отдохнешь с ним… Крючков сжимает кулаки и с каменным лицом идет на коллегу. – Я пошутила! – кричу. – Очень хорошо отдохнула! Вечером Юра спросил с упреком: – А чего ты мне не сказала про себя и Крючкова? Разве я стал бы… – Потому что рассказывать нечего, – пожала я плечами. – Ну-ну, – недоверчиво протянул «охранник». Вскоре пришло время Крючкову возвращаться в Ялту. Он пригласил меня поужинать. Только побыть вдвоем не удалось – тут же в ресторан набились «провожальщики». Начали заказывать разносолы. В разгар застолья Крючков вдруг побледнел. Спрашиваю: – Николай Афанасьевич, вам плохо?! Он через силу улыбнулся: – Желудок разболелся. Пойду прилягу. А вы, ребята, гуляйте. – Надо что-нибудь теплое приложить. У вас есть грелка? Крючков помотал головой. Пошла на кухню, попросила налить в бутылку теплой воды и подать счет, в котором должно быть указано только то, что заказывали я и Николай Афанасьевич. Когда официант его принес, у «провожальщиков» отвисли челюсти – они привыкли, что Крючков платит за всех. В номере Николай Афанасьевич лежал на диване скрючившись. – Лида, возьми деньги и заплати. Неудобно, люди проводить меня пришли. – Лежите спокойно. Я уже все оплатила. Дождалась, когда Николай Афанасьевич заснул, и ушла к себе в номер. Наутро мне рассказали, как любители пошиковать за чужой счет бегали по гостинице, деньги в долг просили, чтобы с официантами расплатиться. Подумала: «И поделом вам – привыкли чужой кошелек своим считать…» На другой день в гостинице вокруг Крючкова опять собирается мужская часть труппы. Он достает деньги: «Вот, купите, что там полагается…» Оборачивается ко мне, хочет чтото сказать. Но я опережаю: – Николай Афанасьевич, я в этом не участвую. – Ты пойми, я не могу подругому. Люди же хотят меня проводить. – Я все понимаю. Разворачиваюсь и ухожу. Иду не к себе, а в номер к жене Шенгелии, которую выписали из больницы. Сажусь напротив, руки сжаты в кулаки: «У него желудок болит, ему пить нельзя! А эти сейчас водки купят: и в гостинице нальют, и в дорогу дадут». Дожидаюсь, когда до отхода поезда остается времени только-только до вокзала добраться, отправляюсь к себе в номер и вижу: по лестнице поднимается Крючков. Подошел, пристально посмотрел мне в глаза: «Я понял, что тебя расстроило. Это не вопрос, это мы уладим. Вопрос в другом – вот сейчас уеду, а когда мы встретимся, хочу, чтобы ты была такой же, какой тебя оставляю. Чтобы ты ждала меня». Даже сердце кольнуло от той горечи и надежды, что звучали в его голосе. От коллег я знала, что пришлось пережить Крючкову в последние годы. Отношения со второй женой – актрисой Аллой Парфаньяк – были такими сложными, что возвращаясь в Москву со съемок, он зачастую ехал не домой, а в гостиницу. Николай Афанасьевич никогда дурного слова не сказал о женщинах, которые были с ним рядом. О том, что однажды, явившись в неурочный час, он застал у жены Марка Бернеса и в тот же день, взяв с собой лишь концертный костюм, ушел от нее навсегда, мне поведала актриса, приятельствовавшая с Аллой. От нее же я узнала, что позже Парфаньяк, брошенная Бернесом, пыталась жаловаться на «вероломного Марка» Крючкову. Потеряв Бернеса, Парфа н ьяк горевала недолго – вы шла замуж за Михаила Ульянова. Сегодня кое-кто пытается выставить Аллу бессребреницей, пожертвовавшей ради высокой любви к «бедному студенту» благосостоянием, которое ей обеспечивал знаменитый и богатый Крючков. Бог судья тем, кто это придумывает. Спустя два года после расставания с Парфаньяк Николаю Афанасьевичу пришлось пережить еще один удар. Страшнее предыдущего. Со спортсменкой Зоей Кочановской он познакомился в 1960 году на съемках картины «Домой». Возникла взаимная симпатия – решили пожениться. Московские власти выделили Николаю Афанасьевичу, который после развода с Парфаньяк жил в коммуналке, однокомнатную квартиру. Но молодая жена ее порога не переступила. Трагедия случилась в Ленинграде, где снимались последние эпизоды фильма. На одной из центральных улиц Зоя попросила остановить газик, чтобы купить в магазине губную помаду. И когда возвращалась обратно, ее сбил студебекер с военными номерами. Она умерла на руках у Николая Афанасьевича. Крючков впал в такую глубокую депрессию, что друзья вздыхали: «Коля не жилец…» Как-то после творческой встречи в воинской части его подвозили до дома офицеры. Увидев, в каких условиях живет любимец страны – крошечная мрачная «однушка» на первом этаже, они были возмущены до крайн ости: – Мы завтра же пойдем к министру обороны! Крючков помотал головой: – Не надо. Зачем? Видите окно: к нему подгонят катафалк и дверь отворять не надо. Не возражайте, я про себя лучше врачей знаю – у меня душа надорвана… От друзей и знакомых мужа я потом не раз слышала: «Лида, тебя Крючкову послал Бог. Жить ему оставалось от силы полтора-два года». А тогда, в гостиничном коридоре, я ответила: – Николай Афанасьевич, если вы будете верить мне, то ручаюсь – я никогда не подведу. Но если будете верить другим… За них я не в ответе. С минуту он смотрел на меня серьезно, будто испытывал, а потом рассмеялся: – Первый раз отправляюсь в дорогу – как стеклышко. И не прихватив ничего с собой. Вообще, легенды о пьянстве Крючкова – полная ерунда. Он выпивал, но только когда это не мешало делу. Чтобы явиться на съемочную площадку подшофе – никогда! Хорошо помню его слова, сказанные за несколько месяцев до ухода: «Вот говорят, Крючков пил… Да, я умел выпить, но у меня для этого было слишком мало свободного времени. Позволял себе обычно в поезде, когда на дальнее расстояние приходилось ехать. Примешь хорошенько – и в сон провалишься. А утром чувствуешь: пружина внутри, насмерть закрученная, немного ослабла». После нашего знакомства «вагонная» традиция как-то сама собой ушла в прошлое. Встречая мужа со съемок, фестивалей, я накрывала стол. Выпив рюмочку-другую, Николай Афанасьевич говорил: «Ну и все – убирай». Как-то в конце шестидесятых, лет через пять после начала нашей совместной жизни, достаю из холодильника запотевший графинчик и вдруг слышу: «Не надо. Я свою норму в жизни уже выпил». Больше Крючков не прикасался даже к вину. Спустя двадцать лет вот так же, в одночасье, он бросил курить. Помню, принесла из магазина двадцать пачек папирос. Глядя, как выкладываю их на стол, муж сказал: «Зря купила. Я бросаю». Как же я обрадовалась, не передать! Столько лет умоляла его покончить с курением – и все без толку: «Мать, я с семи лет курю. Ну как же брошу?!» Радость моя закончилась утром следующего дня. Николай Афанасьевич был сам не свой. На вопросы не отвечал, ни на что не реагировал. Только все шарил по столу руками, будто искал чего, глаза – как у слепого. Совсем перестал есть, спать. Доктор порекомендовал сделать в мочку уха лечебный укол. – Николай Афанасьевич, – заявила я решительно, – едем в клинику. Вижу, как тебе тяжело, врач обещал помочь справиться с зависимостью. Давай одевайся и… Договорить не успела – Крючков смотрел на меня вполне осмысленным взглядом: – Что это за мужчина, у которого нет силы воли? Справлюсь сам. И с этой минуты начал понемногу приходить в себя. Он действительно был настоящим. Мужчиной. Актером. Рыцарем. Однажды мы возвращались из Тбилиси в Москву. Поезд тронулся, когда на перроне какой-то мужлан ударил по лицу женщину. Увидев это через вагонное стекло, Крючков вскочил и помчался в тамбур. Я – следом. Он уже стоял на последней ступеньке подножки, еще мгновение – и спрыгнул бы с набиравшего ход поезда. Закричала что есть мочи: «Я прыгну за тобой!!!» И столько в моем голосе было ре шимости, что Крючков поверил: так и сделаю. Прохрипев «Сволочь, гад…», стал подниматься в тамбур, а я молилась про себя: «Слава тебе, Господи, успела. Ведь разбился бы!» А на одном из творческих вечеров Константина Симонова рядом с Крючковым «сдерживающего фактора» не оказалось. К Николаю Афанасьевичу подошел молодой расфранченный мужчина: «Уж вас-то я здесь не ожидал увидеть. Стихи у Константина Михайловича может и ничего, но человечишко он, мягко говоря, так себе…» Крючков с такой силой врезал по ухмылявшейся физиономии, что ее обладатель кубарем скатился с лестницы. Писать заявление в милицию «обиженный» не стал, в его интересах было за мять инцидент: все знали, что дать в морду Николай Крючков может только за дело. Но вернусь к началу нашей истории. Николай Афанасьевич уехал в Ялту, а я осталась в Каневе. Каждый день мы отправляли друг другу телеграммы. Некоторые его тексты помню и сейчас: «Как сквозь каменную решетку, посылаю тебе долгий и нежный по целуй», «Всякое препятствие любви только усиливает ее…» Он до конца жизни оставался романтиком. Однажды, когда в Москве жалкой гвоздички было не достать, привез из Сибири огромный букет роз невиданной красоты. Всю дорогу из аэропорта я пытала мужа, откуда такая рос кошь. Он только смеялся: «Ну какая разница? Растут посреди сугробов – пошел и нарвал!» Наш разговор в коридоре гостиницы я считала своего рода помолвкой, а потому даже невинного кокетства ни с кем себе не позволяла. И вдруг меня в общей душевой находит официантка: «Лида, вот ты где! Всю гостиницу обегала! Тебя мужчина в кафе ждет. Красавец! Рост под два метра, глаза голубые… Говорит, по делу». За столиком сидел парень лет двадцати пяти, Сергей. И впрямь красавец – с таких только картины писать. При моем появлении вскочил, отодвинул стул: – Присядьте, пожалуйста. – Не стоит. Слушаю вас. – Мне не хотелось бы здесь разговаривать. Неподалеку есть хороший ресторан… – Я никуда не поеду. Говорите здесь. – Прошу вас… Чувствую, как внутри нараст ает раздражение: – С чего вы взяли, что я соглашусь ехать невесть куда с незнакомым мужчиной? – А мы, между прочим, знакомы. Вы с Крючковым были у нас позавчера. Моя команда вас на уху пригла шала. Мы действительно были в гостях у какой-то то ли хоккейной, то ли футбольной команды, где нас угощали ухой. – Я вас не помню. Или говорите о своих важных вещах здесь, или я ухожу. – Не уходите, – в голосе парня послышалась мольба, – для меня это очень важно. Если вы боитесь ехать одна, давайте возьмем с собой Свету – официантку, которая вас разыскала. – Боюсь?! Вот уж нет! Я за себя постоять умею – будьте спокойны, – и «войдя в штопор», махнула рукой: – Поехали! Как была, с мокрыми волосами, села в новую белоснежную «Волгу». Через четверть часа мы вошли в ресторан, где был накрыт шикарный стол. Я демонстративно отодвинула стул подальше. Села: – Ни пить, ни есть не буду. А теперь излагайте, что у вас за проблемы. И он начал «излагать». Рассказал, что два года состоит в браке и до встречи со мной считал, что очень любит свою жену. – Но увидел вас и понял, что по-настоящему еще никого никогда не любил. В данной ситуации я должен чувствовать себя виноватым перед женой, но этого нет. Наверное потому, что знаю: она, как и я, завтра может встретить кого-то – и вся прошлая жизнь окажется для нее неважной. Признание было очень искр енним, и мне стало жаль Сергея. Заговорила мягко: – Я помолвлена, и сейчас у меня такое ощущение, что даже слушая вас, совершаю чтото не очень порядочное по отношению к Николаю Афанасьевичу. Из парня будто выпустили воздух, голова втянулась в плечи. – Поймите, я отвергаю не вас конкретно, – продолжила я мягко. – Вы – мечта любой женщины, но Николай Афанасьевич мне поверил, понимаете? Он увидел во мне человека, который не предаст… И я не сломаю его веру. – Вы любите Крючкова? – Это чувство больше, чем любовь. Внутри все заполнено только им. – Я понял, – голос прозвучал глухо. – Давайте я вас отвезу. По пути в гостиницу Сергей спросил: – А когда Николай Афанасьевич приезжает? – Через четыре дня. – Разрешите заехать за вами, чтобы встретить его в аэроп орту? – Спасибо, лучше я найду машину. – Пожалуйста, не отказывайтесь. Если не хотите оставаться со мной наедине, я возьму жену. Вот мой телефон – позвоните обязательно. Кто нас, женщин, поймет? Я по сей день даже себе самой не могу объяснить, зачем накануне прилета Крючкова набрала номер Сергея. Он, как и обещал, приехал с женой – юной яркой красавицей. Мы отправились в аэропорт, встретили Николая Афанасьевича. Возле гостиницы Сергей, отозвав меня в сторону, сказал: «Пока ехали, меня преследовала одна мысль, одно желание: разогнаться – и направить машину в дерево. Чтобы ни у кого – ни единого шанса…» Больше я с ним не общалась. Сейчас подумала, что это, пожалуй, единственный эпизод моей жизни, который остался для Николая Афанась евича тайной. В последние годы несколько раз порывалась рассказать о нем мужу, но так и не нашла повода. Поэтому сегодня я словно исповедуюсь. В первую очередь перед ним. Мне было послано серьез ное искушение, и если бы я поддалась, то упустила бы самую большую в своей жизни любовь, свою птицу счастья. Птицу, которая прилетает к человеку только од наж ды, а улетев, никогда не возвращается. Николай Афанасьевич так много мне дал, так наполнил мою жизнь, мою душу, как никто другой не смог бы. И ни с кем другим я не хотела бы встретиться в ином мире, чтобы остаться рядом навсегда. Будто это было вчера, помню нашу с Крючковым поездку к моим родным. Они жили в Вязьме. Мама рассудила мудро: «Вряд ли у Лиды это был единственный шанс выйти замуж. Значит, ее избранник хороший человек. Дочка людей распознавать умеет». Брат будущему родству обрадовался, поскольку Крючков много лет был его кумиром. А вот средняя сестра заявила: «Я только что посмотрела картину «Суд». Этот Крючков совсем старый. Даже для своих пятидесяти. А Лиде всего тридцать. Что хотите со мной делайте, но я, когда они приедут, уйду. Не пара он нашей Лидке!» Сказать сказала, однако осталась дома. К концу вечера вся родня Крючкова обожала… С моей мамой Екатериной Ивановной у Николая Афанасьевича завязалась такая дружба, что встречаясь, они могли разговаривать часами. А как мама смеялась над рассказами Крючкова! Мне кажется, даже будучи девчонкой, она так не хохотала. «Я почему такой крепкий да жизнестойкий? – шутил муж. – Потому что семимесячным родился, да к тому же в погребе! Маманя за квашеной капустой полезла, там у нее все и началось. Среди кадок с соленьями разрешилась. Выхаживала меня Олимпиада Федоровна изо всех сил, но голову я все равно до года не держал. А как научился, обнаружилось, что шея у меня кособокая. Уже в кино снимался, когда к профессорам обратиться сподобился:
