Лихолетье Ойкумены

Вершинин Лев Рэмович

Теперь все решат ум и совесть варваров.

И когда задернулась за ним медвежья шкура полога, перешептывания оборвались. Старейшины притихли, подчеркнуто не мешая царю размышлять. Когда Главкий сочтет нужным выслушать совет, он даст знать. Давно уже никто в этом доме не рисковал высказываться прежде, чем прозвучит царское слово. Еще при отце Главкия такое было представимо. Но старые времена не под силу вернуть даже тем, кто присутствует незримо.

Раздумывая, царь привычно покусывал кончик вислого ржаво-соломенного уса.

Он был умен и дальновиден, иллирийский князек из племени горных тавлантиев, начавший некогда почти

с ничего и – на удивление соседям – сумевший за двадцать молнией пролетевших лет, действуя где силой, где хитростью, объединить едва ли не все буйные, разбоем морским и сухопутным промышлявшие племена! Князек, впервые в Иллирии посмевший назвать себя царем и вопреки всему удержавший на плечах голову, а на ней – диадему.

Порой ему приходилось нелегко. Но нынче несогласные – кто в изгнании, кто в могиле. Изменники – там же.

А Иллирия – царство не хуже иных, даром, что победнее.

Впрочем, бедность не порок. Македония тоже начинала, рядясь в шкуры…

Стремясь к признанию, Главкий давно уже изучил греческий язык, хотя и по сей день не сумел избавиться от гортанного произношения. Увы! Речь иллирийцев вовсе не похожа на эллинскую, даже в той малой степени, как молосская или македонская молвь. С этим ничего не поделаешь. Остальному можно учиться. И потому Главкий поощрял приближенных, кто не жалел труда на усвоение греческого письма; привечал купцов и даровал льготы переселенцам из Эллады, подчас даже допуская к своему народу, в ущерб князькам иллирийских родов, втихомолку ворчащим, но не смеющим открыто протестовать…

Разумные меры принесли должные плоды. Уже не диво встретить в Скодре и полномочных посланников того или иного полиса, установившего дружеские связи с повелителями западного побережья. Но, к сожалению, далекая, влекущая, волшебная и надменная Эллада не торопилась признать полностью своим сына и внука диких разбойных князьков, по всем канонам считавшегося варваром. Вопиющая глупость! Точно так же относились греки и к македонцам. И горько поплатились за недальновидность. Но что пенять? У Иллирии нет таких войск, какие были у старого Филиппа македонского, да и времена, надо признать, не те. Надменность греков приходилось терпеть, делая вид, что не замечаешь…

Но теперь! О! Теперь все будет иначе!

Итак, Эакида нет. Род молосских Эакидов, старых соседей, почти иссяк. Мало того. Изведены под корень и Аргеады, род Филиппа, старого врага. Иные из родни македонских владык еще живы, но их скорее всего можно уже не принимать в расчет: если Главкий правильно понимает Кассандра, наместник Македонии позаботится о них. А значит, смута в Македонии закончится. И начнется то, чем всегда бредили властители Пеллы: натиск на соседей. Собственно, он уже начался, и судьба эпирских земель – тому подтверждение.

Ну, а от Эпира до Иллирии – один шаг.

В юности Главкию, тогда еще тавлантийскому князю, доводилось сталкиваться в открытой схватке с Филиппом, пытавшимся урвать хоть по клочку, но везде, а затем и с его безумным сынком.

Следует признать: ничего хорошего не вышло.

Слава Живущим-В-Поднебесье, что лесистые горы не так уж и манили быстро вошедших в силу соседей. Куда больше влекли македонцев греческие полисы. А после сын Филиппа возмечтал о Персии, и ему стало вовсе не до иллирийского захолустья. Все, что мог, каждого, способного поднять щит и сариссу, длинное македонское копье, вызвал в далекую Азию злобный и упрямый

мальчишка Александр, возомнивший себя божеством и сумевший, не жалея крови и золота, заставить несчастных подданных уверовать в собственную божественность…

Пока он был жив, Иллирии мало что угрожало, хотя о ней и не забыли. Напротив, перед Главкием заискивали – особенно, если возникала нужда в пополнениях легкой пехоты. А такая нужда возникала постоянно. В те дни вербовщики жили в Скодре месяцами, и слова их были льстивы, как собачий скулеж, а царская казна день ото дня пополнялась…

Да и потом, когда дурноватый мальчишка помер с перепою, положение Иллирии не ухудшилось. Старик Антипатр, возможно, и хотел было протянуть загребущие руки к землям, подвластным Главкию, да бодливую корову боги комолой сделали. Греческие полисы бунтовали один за другим, сковывая шаловливые ручонки неугомонного старика, и иллирийские стрелки нужны были Антипатру куда больше, нежели иллирийские горы.

Хорошее было время.

Ныне – иное. Кассандр, надо полагать, укрепился в Пелле надолго. И сидит крепко, если посмел выступить против самой Олимпиады. Возможно, его власть – навсегда. И это следует учитывать. Сын Антипатра неглуп и расчетлив. Он ученик своего отца, ему, как некогда старому Филиппу, плевать на Азию. Но не плевать на земли, лежащие вблизи. Он полагает себя – пока еще только наместника, но надолго ли такая скромность? – преемником и продолжателем дел старых македонских царей. Вот о чем ни в коем случае нельзя забывать…

Нынешнее затишье ненадолго.

Молоссы – что давно погибший за морями Александр, что сгинувший совсем недавно Эакид, да и отец их, и дед – тоже соседи не из легких. Враждебные. Но все же – соседи. Никогда Молоссия не пыталась урвать иллирийские угодья. Что же касается набегов, так это дело привычное. Житейское.

Кассандр не таков.

Нет никаких сомнений, очень скоро в Скодру прибудут его посланцы.

Будут льстить. И уговаривать. И сулить вечную дружбу. И пригоршнями рассыпать серебряные греческие статеры* и золотые персидские дарики*, уговаривая старейшин замолвить словцо. И, понятное дело, станут тонко, ненавязчиво угрожать. Потому что Кассандру, сыну Антипатра, позарез нужен этот крохотный рыжий мальчонка, принесенный в заплечном мешке здоровяком Аэропом. Пока жив Пирр, престолу Кассандра, уже почти предрешенному, не стоять прочно. Да, македонцы неплохо относятся к наместнику – хотя бы за то, что их юноши перестали погибать неведомо где, но царская кровь есть царская кровь, тем более по мужской линии… Если прервется род Аргеадов, согласно оракулу, престол Македонии отходит к Эакидам Молосским. Царями становятся по воле богов, и с этим ничего не поделать даже Кассандру. Копьем можно взять власть, но усидеть на острие копья невозможно.

Всего лишь мальчишка…

Главкий сидел, обманчиво расслабившись, словно позволив себе задремать на мгновение-другое. Крупные капли пота выступили на лбу, выбиваясь из-под тугой пестрой повязи, и старейшины, опасаясь нарушить течение мыслей владыки, сидели так тихо, что отчетливо слышались шуршание и писк мышей, обитающих под половицами. Старейшины знали: сейчас царь откроет глаза и скажет свое слово. И решение его будет безошибочным и наилучшим – еще и на этом, многажды проверенном знании держалась уже более двух десятилетий власть Главкия над непокорными и не умеющими смирять свои страсти подданными.