Лихорадка в квартале Маре
Шрифт:
– Я читаю газеты, месье.
– Хотелось бы с ним поговорить. Я журналист.
– Из какой газеты?
– «Крепю».
Он скорчил презрительную мину:
– А я читаю «Ле Суар»… Но в конце концов за сто франков я вполне могу забыть свои политические убеждения.
– И в первую очередь потому,– усмехнулся я, вручая ему обещанную купюру,– что президентом административного совета как «Крепю», так и «Ле Суар» является один и тот же денежный мешок. И обслуживать два сорта клиентов вполне соответствует его интересам.
– А,
– Еще какая!
– Каждый день чего-то узнаешь.
– Так вот, я хочу узнать, где живет этот самый парень. – Под самой крышей, раньше там жила прислуга. Поднимайтесь по этой лестнице…
– Он живет один там, наверху?
– Ну, наверно, хотя бывает, что приводит туда девицу. В общем, я толком об этом ничего не знаю, месье.
– Ну, я хотел сказать… родители.
– Нет, без родителей. Я читал в газете, что он, мол, сын известного промышленника. Но сам ничего не знаю.
– Наверно, в этой семье не все ладно?
Парень пожал плечами:
– А вы видели семью, где все ладно? Ну все, мне надо вкалывать дальше. Спасибо за сто франков, месье.
И он ушел, опустив плечи.
Поднявшись под самую крышу, я без труда нашел жилище Мориса Баду. На всех дверях бесконечного коридора с низким потолком, на уровне глаз, висели визитные карточки или листки бумаги с именами. Всего лишь одна дверь была лишена какого-либо указателя. Это была неуклюжая попытка спрятаться, не маскировка, а скорее, наоборот, подсказка.
Я постучал в дверь и стал ждать.
Никто внутри не спешил мне открыть. Можно было бы даже поклясться, что там никого нет. Но тишина такс го типа не могла обмануть натренированное ухо, вроде мое: о.
Я продолжал стучать, и в конце концов чей-то голос спросил:
– Кто там?
– Месье Баду?
– спросил я в свою очередь.
За дверью никто не ответил, но ее тем не менее открыли, не требуя дополнительных объяснений, и маленький худенький силуэт обрисовался в дверном проеме.
Я заплатил за такси, отдал сто франков, поднялся на пятый этаж, и все коту под хвост. Морис Баду не был тем человеком, который, возможно, звонил по телефону и которого я выслеживал вчера вечером под проливным дождем. Меня убедили в этом не только его очки, но и общий вид, рост, манера держаться. Тот был довольно крупным, во всяком случае, больше студента, который сейчас стоял передо мной. И вдруг одна мысль ударила мне в голову: студент пропускал занятия.
– Ну и что?– бросил он агрессивно.
– Можно войти? – спросил я.
У нас обоих был талант отвечать на вопрос другим вопросом. Это продолжалось бы долго.
Я вполне мог уйти, посколку эта личность не была той, что я предполагал, но за его очками я заметил странный блеск в глазах, что и заставило меня остаться, хотя эта странность хорошо сочеталась с дурацкими предосторожностями, которые он начинал и не доводил до конца, и вообще все это не имело никакого определенного смысла. Но все равно…
– Войти? – проворчал он.– А зачем?
– Я журналист.
– Так я и думал. Я уже выложил все, что знаю, старина, но заходите все равно. Всем кушать надо…
Я вошел в чистенькую, очень скромно обставленную комнату с потертым ковром на паркетном полу. Над постелью, в застекленных рамках, висели неплохие художественные фотографии руин, а не изображения соблазнительных девок, как я ожидал. На книжной полке стояли книги, по всей видимости, с серьезным содержанием, на кровати валялась картонная папка с бумагами. На деревянном некрашеном столе лежали газеты, на спинке стула висела одежда. На каминной полке рядом с будильником и безделушками стояла фотография женщины среднего возраста с улыбкой, колючей как острие булавки, которую, по всей видимости, ей воткнули в зад во время работы фотографа, чтобы заставить сжать губы так, как это было видно на портрете. Дама походила на очкарика, хозяина комнаты.
Последний, закрыв дверь, продолжал:
– …и потом есть одна вещь, которую мне хотелось бы знать.
– Какая?
– Оставят ли меня когда-нибудь в покое со всем этим делом?
Я сделал жест римского трибуна:
– Плата за славу, месье. Обнаружить труп…
– Я бы запросто обошелся…
С усталым видом он потер подбородок, на нем, как и на щеках, щетина росла очень быстро. Ему было не более двадцати трех лет, прилично одет, но выглядел старым, ужасно старым и не очень понятным. Его широкий лоб мыслителя усугублял странное, непонятное чувство, которое вызывало его присутствие.
Он продолжал:
– Итак, вы не можете мне ответить?
Я улыбнулся:
– Вы не Мартина Кароль… Завтра о вас все забудут. Наверняка, я последний, кто пришел надоедать вам по этому поводу.
– Ну и прекрасно. И неплохо было бы побыстрее закончить с вами эту проблему. А вообще, что я могу сказать? Видно, вам здорово не хватает сюжетов, а? Никогда не думал, что журналисты живут вот такими крохами. Да, впрочем, какая газета?
– «Крепю».
– «Крепю»?
– «Крепюскюль».
– Ах, да! А разве я еще не говорил ни с кем из ваших?
– Возможно. Но я хочу добавить подробностей для провинциального выпуска.
– Как ваша фамилия?
– Далор.
– Не знаю такой.
– Я подписываю свои материалы очень редко, потому что делаю приложения к материалам других коллег. Понимаете, убийство ростовщика – довольно богатая тема, не оскорбляющая ничьих чувств. Я очень заинтересован в этой статье, и если вы предоставите мне необходимые элементы для ее написания, то увидите, что я умею отблагодарить и…