Лик Сатаны
Шрифт:
Он хохотнул, презрительно сплюнул на пол и снова уставился на черную лужу под ногами. Если у кого и получалось изображать полную невозмутимость, то только у него. Юля раздраженно фыркнула, а Саша с тоской подумала, что старый ловкач опять обведет всех вокруг пальца и даже полицию оставит с носом. А тайна так и останется тайной.
Никита, видимо, подумал о чем-то подобном, потому что взял табурет, придвинул его ближе к старику и вкрадчиво произнес:
— Позвольте, Эдуард Маркович, пока нет полиции, я вам чудненькую историю расскажу.
— Рассказывай, коли охота! — усмехнулся старик и посмотрел на Сашу. — Ты бы, Александра, врача вызвала, что ли? Ногу вон подвернул! Болит, спасу
— Вызовем, не сомневайтесь, — пообещал Никита. — И даже отпустим вас до приезда полиции, если договоримся! А пока послушайте! Дело, как я понял, своими корнями уходит в старину, не столь далекую, но все-таки… Жили-были несколько молодых людей, с вполне пролетарскими корнями. Правда, советскую власть они не особо любили хотя бы за то, что она уравняла всех граждан в правах, и очень ей не нравилось, когда кто-то пытался въехать в рай на чужом горбу. А жить красиво хотелось, да, Эдуард Маркович? Особенно тем, кто считал себя умнее всех и талантливее! И как-то молодые люди попали в поле зрения майора КГБ Литвяка, который волею случая тоже любил пожить на широкую ногу. И майор, который по долгу службы должен был охранять народ от поползновений капиталистов, сколотил нечто вроде банды. Нет, до примитивного грабежа вы не опускались. Там шла более тонкая игра, этакий шантаж на почве политических убеждений. Молодые люди втиралась в доверие к инакомыслящим, выведывали, чем можно поживиться обычно у их родителей — людей по тем меркам состоятельных, и доносили об этом Литвяку. А тот либо возбуждал дело, если клиент оказывался строптивым, либо отпускал восвояси, получив определенную мзду. Чаще всего старинными вещами: картинами, иконами, драгоценностями…
Ордынцев покачал головой и усмехнулся синими губами:
— Складно поешь! Давай бреши дальше, а я послушаю!
— По большому счету нам до ваших афер нет никакого дела, — отмахнулся Никита. — Об этом никто и не узнал бы, но в последнее время что-то пошло не так. Эдуард Маркович, кто входил в шайку, кроме вас? Федор Ковалевский, Александр Соколов, Виталий Пайсов, Николай Коробков… Еще кто-то? Но неважно! Главное, что внезапно ваши подельники стали умирать не своей смертью: вначале Ковалевский, затем Коробков. Пайсов успел спрятаться в доме престарелых… Кто следующий на очереди? Спившийся Соколов? Вы? Насколько мне известно, из дому вы не выходили лет этак пять и вдруг сподобились приехать на дачу! Тайно проникли в дом! В вашем возрасте это сродни подвигу! Что вас заставило сюда притащиться? Скажите, чего вы испугались? Кстати, откуда взялся Шитов? Кто он такой на самом деле?
Ордынцев обвел всех троих цепким, совсем не старческим взглядом, помолчал, затем с трудом поднялся, придвинул табурет и сел на него, вытянув больную ногу.
— Борька — мой пасынок! Когда-то служил в Чечне, — сказал он и перевел дыхание. — Нам уже не под силу, а он за деньги все что угодно сделает. Не, он хороший парень, жизнь только не задалась. Сын у него больной, деньги нужны на лечение, ну вот и выполнял иногда наши поручения. А что касается Коробкова, он не из наших был. Его Литвяк при себе держал, могу только догадываться почему.
— И почему? — в один голос спросили Юля и Никита.
А Саша промолчала. Она уже знала, что откровения старика ничего хорошего не сулят.
— Так он же бывший бандеровец! — сказал Ордынцев спокойно, словно о чем-то само собою разумеющемся. — Да вы и без меня, наверно, знаете, что это за твари. В телевизоре только об Украине и твердят. Одним словом, был Колька карателем — подлым и безжалостным. Скорее всего Коробков его ненастоящая фамилия. Может, сам Литвяк ему паспорт и даже воинские документы и выправил. Я всегда поражался такому кощунству. Убивал наших солдат в спину, а теперь ветеранскую пенсию получает, награды чужие на грудь цепляет, за Сталина в грудь себя кулаком бьет. Поэтому, когда он сгорел, я только перекрестился. Сколько он душ невинных загубил, живьем в домах пожег, вот и покарал его господь лютой смертью!
— А вы откуда про Коробкова знаете? Неужто сам рассказал? — спросил Никита.
Судя по его лицу, он был неподдельно озадачен.
— Кроме Литвяка, в курсе похождений Коробкова был только твой дед, Александра. — Ордынцев смерил ее взглядом исподлобья. — Хорошая ты девка выросла и потому крепись! Сами напросились, а мне теперь таиться не с руки.
— Рассказывайте! — тихо сказала Саша. — Вытерплю как-нибудь. Не привыкать!
— Ну, смотри! — пожал плечами Ордынцев и перевел взгляд на Никиту. — После гибели майора Федор перехватил Колькин поводок. У него вроде фотографии имелись, где Коробков, или как его там, на фоне трупов вместе с фашистами снялся. Но это мне Шурка Соколов рассказывал. Он их разговор случайно подслушал. Коробков якобы большие деньги предлагал за снимки и досье, что Федору в наследство от Литвяка достались.
— Так у профессора, оказывается, имелся компромат на Коробкова? — Никита даже вскочил на ноги от возбуждения и подступил к Ордынцеву. — И ведь не только на него, но и на вас, наверно? И на ваших подельников?
— Имелся, чего скрывать, — вяло махнул рукой Ордынцев. — Думаете, отчего мы на дачу полезли? Квартиру его Борис всю обшарил, архив вынес и старые фотографии, но там ничегошеньки! А здесь тоже тайник был, — кивнул он на подполье. — Но сами видите! Все пропало! Нет улик, значит, никто ничего не докажет! Честно сказать, не хотелось, чтобы дети и внуки узнали, чем их отец и дед в молодости промышлял!
— Но вы ж не только документы искали? — подала голос Юля. — С самого начала было понятно, что бумаги испорчены, а вы ведь черпали и черпали воду. Что еще было в тайнике?
— Да вот думал, что у Федора кое-что из прежних запасов здесь припрятано. Майор после себя немало оставил. Золотишко, деньги, драгоценности. Чекисты при обыске лишь самую малость нашли. Самое ценное в тайнике хранилось, а про него только Федька и знал. А ведь нам ни словечка не сказал! Уж как мы его ни выслеживали, а все без толку! Я, честно говоря, рад был, что Литвяк застрелился. Думал, все на этом кончилось. Но зря ликовал. Через несколько месяцев собрал нас Феденька Ковалевский и сказал: «Все, ребята, продолжаем работать по-прежнему!» Ох, как нам не хотелось, да мы ведь были на крючке у него. Так что не отвертишься!
Саша наклонилась, подняла с пола один лист бумаги, другой… Расплывшиеся чернильные строчки почти не читались, и все-таки ей хватило одного взгляда, чтобы понять: это почерк деда. Если до того момента у нее и оставались какие-то иллюзии, то теперь они испарились окончательно, и она, не в силах сдержаться, скомкала бумаги и бросила на пол.
Видно, на ее лице отразилось отчаяние, потому что Ордынцев глянул на нее и мерзко хихикнул:
— Да, Сашенька! Конченым подонком твой дед был, земля ему колом!
— Чем же он вас держал? — нетерпеливо прервал его Никита.
Старик пожал плечами.
— Кого чем! Пайсова — спекуляциями с валютой. Коробкова, как я уже сказал, бандеровским прошлым и махинациями с драгметаллами. Все под вышкой ходили, оттого и боялись! А куда деваться? Сашка Соколов типа курьера при Федоре был, за ним грехов меньше всего. Так, пойди, подай, принеси! А Федора мы ненавидели всеми фибрами души! Даже грохнуть хотели, а потом… Не знаю, втянулись, что ли? Денежки не пахнут, риска никакого. Федька был нашим мозговым центром, все продумывал наперед!