Лик смерча. Сага выжженных прерий
Шрифт:
Большой Нос тут же нырнул в каюту и принялся там опять падать в обморок, а французики тоже перепугались и наверняка развернули бы барку назад, в Сент-Чарльз, ежели б мы им такое позволили. Ну а мы, охотники, стали говорить Джошуа — пускай нас высадят на берег, тогда мы обогнем мыс посуху и нападем на этих глупых сиуксов с тыла. Уж мы-то сумеем всыпать им по первое число, прежде чем они прочухают, что к чему. Но Джошуа сказал, даже четыре настоящих охотника-американца никак не управятся с целой сотней сиуксов, а когда мы возмущенно загалдели, он велел нам заткнуться и не мешать ему думать. И он уселся на бочку, и стал думать, и думал ужасно долго,
— Послушай! Разве не как раз милях в четырех вон в ту сторону находится деревня Толстого Медведя?
И я сказал, не знаю, как раз или нет, но там; а он тогда мне и говорит:
— Знаешь что, завернись-ка в то красное одеяло Большого Носа, садись на лошадь янктона и скачи в ту деревню. Сиуксы решат, что мы предоставили Большому Носу выпутываться из этой передряги самостоятельно, а пока они гоняются за тобой, барка уже успеет проскочить мимо мыса. С Большим Носом на борту!
— А что будет со мной, по-видимому, не имеет ни малейшего значения! — горько сказал я на это.
— А что такое особенное может с тобой случиться? — спросил он. — Толстый Медведь — твой друг, и когда ты окажешься у него в деревне, он ни за что не выдаст тебя сиуксам. К тому же прежде, чем они тебя заметят, у тебя уже будет приличная фора, ведь сперва тебя будут прикрывать от них береговые утесы. Так что ты легко утрешь им нос и окажешься в той деревне раньше, чем они тебя догонят!
— Похоже, твою умную голову не посетила такая простая мысль, что проклятые подлецы будут всю дорогу стрелять мне в спину из своих луков! — несколько раздраженно возразил ему я.
— Но ведь ты же сам прекрасно знаешь, — снова принялся он уговаривать меня, — что сиуксы стреляют на скаку куда хуже, чем команчи! Тебе просто не надо подпускать их к себе ближе чем на три-четыре сотни ярдов. И уж тогда-то они наверняка едва ли в тебя попадут. Хочешь, побьемся об заклад?
— Раз так, почему бы тебе не провернуть это дельце самому? — довольно резко спросил я.
Услышав такое, Джошуа сразу ударился в слезы.
— Только подумать, — рыдал он, — ты решился пойти против меня! Только подумать! Как ты мог? И это после всего, что я для тебя сделал!
А чего такого он для меня сделал, кроме как всегда очень ловко находил способы ободрать меня как липку и освободить мои карманы от честно заработанных деньжат?
— Ведь не кто иной, как я, — продолжал скулить Джошуа, — убедил компанию взять тебя на службу и положить тебе прям-таки царское жалованье! А в лихой час ты и ухом не ведешь, чтобы позаботиться о моей личной безопасности! Нет, недаром мой бедный старый дедуля частенько говаривал: «Остерегайся любого южанина больше хищного зверя! Негодяй сперва сожрет твои харчи, потом вылакает все твое пойло, а потом рыгнет и воткнет в тебя свой мясницкий ножик Просто так, чтобы посмотреть, как ты будешь дрыгать ногами!» И вот теперь, когда я вновь вспоминаю об этих мудрых словах моею любимого дедушки…
— Заткни пасть! — сказал я, страшно расстроившись. — И кончай ныть! Ладно уж, изображу индейца. Но только ради тебя. А еще вот что я тебе скажу: ладно, я завернусь в то одеяло и повтыкаю в волосы все те долбаные перья, но будь я проклят, если позволю срезать с моих любимых бриджей кожаный низ!
— Но ведь так было бы совсем похоже! — всхлипнул Джошуа, промакивая глаза бахромой моей охотничьей куртки.
— Заткни пасть! — яростно повторил я. — И закатай назад свою губу! Всему в мире есть свои пределы!
— Ну ладно, ладно, — сказал он. — Только успокойся.
Пошли мы в каюту за одеялом, и ты мне не поверишь, пап, но этот проклятый индеец отказался отдать его мне, хотя на кону стояла его никчемная жизнь! Он-то ведь думал, что эта красная тряпка есть великий волшебный амулет, а любой обычный индеец куда скорее согласится отдать свою жизнь, чем свой любимый амулет! И тогда завязалась самая настоящая битва за то чертово одеяло, и та битва длилась бы до сих пор, если б Большой Нос ненароком не ударился головой об ту здоровенную пустую бутылку из-под рома, которая как раз в тот момент случайно оказалась у меня в руке. Все это было так отвратительно, пап! К тому же паршивец здорово прокусил мне левую ногу, когда я сидел на нем, выуживая из его волос эти противные замусоленные перья! И это лишний раз доказывает: любой индеец способен отплатить за добро лишь самой черной неблагодарностью. Я уже хотел было плюнуть и уйти из каюты, но тут Джошуа напомнил мне, что компания подрядилась доставить этого дурня в целости и сохранности до Хидасты, а значит, мы должны его туда привезти живым и невредимым, даже если для этого нам придется его убить!
А после Джошуа дал индейцу-янктону за его одра нож-тесак, одеяло и пороху на три выстрела. Совершенно невозможная цена за такую ужасную клячу, но к тому времени янктон уже успел сообразить, насколько она нам чертовски нужна, а потому подлец просто веревки из нас вил.
Ну ладно.
Завернулся я в то красное одеяло, и повтыкал в волосы те противные сальные перья, и взгромоздился на ту пеструю клячу, и тронулся в путь по лощине, которая должна была вывести меня на самый верх береговых утесов.
— Ежели доберешься до деревни живым, — кричал мне вслед Джошуа, — не высовывай носа, пока мы не пойдем обратно, вниз по реке! Вот тогда мы тебя и подберем! Верь мне, я пошел бы на это дело сам, но мне никак нельзя оставлять барку без присмотра! Это было бы нечестно по отношению к Пушной компании! Я не могу ставить под угрозу ее доходы и…
— И чтоб тебя черти разорвали! — проревел я ему в ответ, пнул под ребра свою Пеструшку и потрусил по направлению к деревне Толстого Медведя.
Выбравшись на утесы, я сразу же увидел тот мыс. А сиуксы сразу же увидели меня. Как и предполагал Джошуа, они тут же клюнули на удочку, дико завыли, высыпали всей гурьбой из густого ивняка, быстро взгромоздились на своих пони и ударились в погоню за мной. Ихние лошадки, как я и подозревал, оказались куда более резвыми, чем моя кляча, но фора у меня действительно была очень приличная, поэтому, когда мы с Пеструшкой взобрались на невысокий увал, откуда уже была видна деревня Толстого Медведя — единственная, насколько мне известно, деревня индейцев-арикаров к югу от Великой реки, — я все еще очень весьма заметно опережал своих преследователей.
Поскольку я все же оказался в пределах досягаемости их луков, то невольно поежился, ожидая, когда же наконец мне в спину начнут втыкаться стрелы. А от жуткого воя приближавшихся тетонов у человека, менее привычного к таким делам, чем я, уже давно застыла бы кровь в жилах. Однако довольно скоро я сообразил, что они намерены взять меня живым; ведь сиуксы до сих пор числили меня Большим Носом, которого ненавидели так сильно, что не сомневались: быть простреленным стрелой в спину — слишком уж легкая для него участь.