Лик Зверя
Шрифт:
Глядя, как она с сосредоточенным видом одевается, Николай поинтересовался:
— Может, все же на перерыв? Все дела не переделать, да и мне веселее будет.
Ольга отмахнулась, буркнула:
— Я быстро.
Проводив ее взглядом, Николай неодобрительно покачал головой. Он не считал себя лентяем, но заниматься работой в ущерб собственному здоровью целесообразным не находил. Встав из-за стола, он подошел к холодильнику, где, дожидаясь употребления, хранились принесенная из дома пища и магазинные полуфабрикаты.
ГЛАВА 9
Ольга спустилась по лестнице, вышла наружу, ощущая голодные позывы, поспешно прошла через двор. На складе полутьма, ближайшие ко входу фонари не работают. Пока глаза привыкали, она успела наступить в лужицу масла, поскользнувшись, едва не упала. Раздосадованная, Ольга прошла вдоль сетки — заборчика, отгораживающего «сокровища» склада от зоны разгрузки, остановилась у дверей.
Сразу за дверью заваленный бумагами столик, потертое кресло с накинутым на спинку пледом. Вокруг ящики, баночки, коробки: распакованные, надорванные, и просто помятые. Судя по всему, товаровед собрала у входа «возврат» — испорченный при доставке товар. Телефон лежит тут же, на столе, со сдвинутой трубкой, доносятся чуть слышные гудки.
Повертев головой, и не обнаружив никого поблизости, Ольга позвала:
— Валентина. — Не дождавшись ответа, позвала громче.
В глубине склада зашуршало. Донеслись быстро приближающиеся легкие шаги, и несколько секунд спустя из-за высоченной стопки коробок вышла товаровед. Застегивая халат и глупо улыбаясь, она неторопливо направилась к своему месту. Ольга молча ждала, чувствуя, как внутри начинает ворочаться недоброе. Мало того, что вместо звонка пришлось лишний раз тащиться, так еще и товаровед идет — не торопится.
Подойдя ближе, Валентина стерла с лица блаженную улыбку, застегнув последнюю пуговицу, поинтересовалась:
— Что-то хотела?
Ольга выразительно взглянула на телефон, продолжающий нудно гудеть. Товаровед ахнула, поспешно поправила трубку, повернулась. Ольга поморщилась, настолько неестественным показался вздох удивления, молча протянула накладную. Валентина взяла, мельком взглянула, затем вновь подняла глаза, взглянула вопросительно.
— Все верно? — поинтересовалась Ольга холодно.
Товаровед вновь взглянула в листок, сказала с запинкой:
— Что-то не так?
— Товар, его должно быть больше, — произнесла Ольга сухо.
— Ты ошибаешься. Приняла столько, сколько привезли.
Голос Валентины чуть дрогнул, едва заметно, почти на пределе слуха, но Ольга уловила изменение интонации, улыбнулась уголками губ. Одновременно с этим раздался шорох в глубине склада. Товаровед не повернула головы. Ольга улыбнулась шире, несмотря на растущую злость, сказала обманчиво мягко:
— Кстати, пользуясь случаем, правила пользованием склада не напомнишь?
— Зачем тебе? — нахмурившись, поинтересовалась Валентина.
— Любопытно. Что полагается за нарушение правил, и какая может быть связь между недостачей товара и свободным перемещением чужих людей по территории склада.
Товаровед стояла, кусая губы, на ее лице отражалась борьба эмоций. Наконец, она растянула губы в улыбке, сказала подобострастно:
— Послушай, ну что ты придираешься. Сколько там, одной единицы не хватает, двух? Это ж копейки. Спишем в брак, и дел-то.
Ольга некоторое время смотрела, ощущая в душе смесь жалости и презрения, сказала холодно:
— Готовься к смене работы. И будет лучше, если напишешь по собственному.
— Да что ты о себе возомнила! Шоферам отгулы не даешь, за копейки готова уволить. Тебе больше всех надо что ли? Сиди себе в кабинете, кнопочки нажимай. Тут горбатишься, сутками сидишь на сквозняке, а в итоге — ни здоровья, ни зарплаты. Еще и ходят, копейками попрекают!
Глядя на исказившееся обидой лицо Валентины, ее дрожащие губы и сжимающиеся кулаки, Ольга ощутила, как испаряется жалость, а презрение сменяется раздражением, что, в свою очередь, быстро превращается в нечто темное и безжалостное. Замедленно, проговаривая каждую букву, она жестко произнесла:
— Что же ты мучаешься, себя изводишь? Иди, никто не держит, скорее, даже наоборот.
— А ребенка я, по-твоему, на что кормить буду? — прошипела товаровед. — Или, думаешь, в наше время матери-одиночке легко устроиться? Да и одеваться хочется хорошо, тряпки покупать, парфюм. Сама, гляжу, не в обносках ходишь. Не иначе, от большого расположения руководства. Не зря ведь по вечерам задерживаешься. Что, нечем крыть?
Нечто темное внутри дрогнуло, рывком увеличилась, вытеснив собой остатки внушенных с детства запретов, ярость накрыла с головой. Рядом, скаля зубы, беснуется агрессивное животное: омерзительное, раздражающее, опасное. Рука взметнулась, ударила наотмашь. От хлесткой пощечины Валентину шатнуло. Ее глаза расширились, а лицо приняло обиженное выражение. Ладонь ударила вновь, на этот раз с другой стороны.
Товаровед вскрикнула, на щеках проступили багровые пятна. Выставив перед собой руки, она с воплем бросилась на обидчицу, норовя вцепиться в волосы. Ольга отступила в сторону, легко уйдя от нападения, вновь ударила. От жгучей боли товаровед завыла, повернулась. Дикий взгляд, лицо перекошено ненавистью и болью, рот распялен в крике. Она расставила руки, собираясь сгрести противницу в охапку, но Ольга успела раньше.
Милая, привлекательная девушка, с кем они, бывало, перебрасывались веселыми шутками, исчезла, уступив место отвратительной фурии. Где-то на задворках сознания остатки разума бессильно призывают остановиться, сдержать рвущийся изнутри гнев, не выплескивая на беспомощную женщину, виноватую лишь в том, что позволила себе нечестным путем ненамного увеличить скромный доход. Ведь можно решить по-другому, договориться, вынести предупреждение, лишить премии, наконец. Но все попытки тщетны. Пробудившийся зверь глух к доводам рассудка. Поднявшийся в душе вихрь ярости не укротить, лишь выплеснуть в убийственном танце, повергнуть, подчинить посмевшее противиться превосходящей воле существо.
Шаг навстречу. Лицо соперницы рывком приближается. Рука выстреливает без замаха, лишь в последнее мгновение, сжатые в кулак, пальцы распускаются, чтобы звонко впечататься в кожу лица открытой ладонью. Не разрушительный для внутренних тканей, но болезненный и унизительный удар, каким старшие награждают младших, провинившихся, но еще не достойных настоящего проявления силы.
Руки мелькают, раз за разом нанося хлесткие удары, хлопки пощечин сливаются в сплошной шум, а лицо противницы меняет цвет, наливаясь бардовым. Ее руки дергаются вверх, стремясь прикрыть голову, защититься от унизительной экзекуции. Два сильных шлепка, и они стремительно отдергиваются, повисают бессильными плетьми, пока голова продолжает мотаться из стороны в сторону.