Лики Есенина. От херувима до хулигана
Шрифт:
но он сознавал также и то, что задачи новой поэзии — не по нем
…так неумело Шептал бумаге карандаш.Действительно, Есенин, бредовые стихи которого о «Чорном человеке» иногда производят по настоящему сильное впечатление — в «советских» стихах беспомощно топтался на истрепанных и надоевших путях и образах — общих местах. И, вероятно, не могло быть иначе: вся его литературная и личная жизнь (теснейшим образом связанные
С. Есенин (1925 г.)
Горестный путь — от херувима до хулигана — прошел Есенин. Этот путь мы стремились охватить в настоящей нашей работе. Выводы, к которым мы пришли, вполне подтверждаются и прекрасно иллюстрируются собранием стихов Есенина [6] ; от первой страницы большого тона к последней — пролегает тяжкий путь поэта.
В начале книги помещены молодые, радостные по настроению, деревенские и церковные по темам, — стихи. Здесь мы читаем:
6
С. Есенин. Собрание стихотворений, т. I, Гиз, 1926 г.
(1910 г.).
…Счастлив, кто в радости убогой, Живя без друга и врага, Пройдет проселочной дорогой, Молясь на копны и стога.(Приблизительно 1914 г.).
Пусть «убогая» радость, но все же радость, овеянная молитвенным покоем:
Хаты — в ризах образа.(1914 г.).
Этот молитвенный покой глубоко несозвучен современности, да и в 1914 году он был нежизнен и, пожалуй, ненужен. Но самому поэту он казался прельстительным, и в настроении Есенина было нечто светлое.
Но это светлое настроение быстро стушевывается и под конец исчезает совершенно. К середине книги все ярче и ярче начинают прорываться в стихах темные, грустные нотки, которые, ближе к концу, превращаются в сплошной вопль отчаяния и безнадежности. Мы позволим себе процитировать полностью два стихотворения, чрезвычайно показательные в этом отношении.
Здесь уже нет речи о счастьи, тишине и молитве. Стихи говорят о глубоком душевном надрыве, о бессмысленном пьяном буйстве и ругани (написаны в 1922-23 г.):
Пой же, пой! На проклятой гитаре Пальцы пляшут твои в полукруг. Захлебнуться бы в этом угаре, Мой последний, единственный друг.Если прежде друг был не нужен («счастлив, кто… живя без друга»), потому что и без друга жизнь была какой-то ценностью, то теперь — этот «последний, единственный друг» — последняя соломинка, за которую хватается утопающий. То, что поэт сознает себя утопающим, гибнущим, — ярко выражено в следующих строках:
Не гляди на ее запястья, И с плечей ее льющийся шолк. Я искал в этой женщине счастья, А нечаянно гибельнашел.(Здесь и дальше курсив наш).
ЯСумасшествие, зараза, чума, гибель — вот как рисуется любовь Есенину теперь. А ведь в более ранних стихах он мечтал о том, что любовь «явится ему, как спасенье». В тот период и любимая женщина представлялась его сознанию нежной и трогательной. Теперь она стала темным призраком, символом безобразной и бессмысленной жизни, «кабацкого пропада» [7] :
7
Выражение А. Воронского.
Интересно отметить, что образ любимой женщины у Есенина всегда соответственен, подобен тому образу самого поэта, который он рисует в своих стихах. Сам был светлым и кротким — и она была такой же. Сам стал «хулиганом» — и она стала «дрянью». И именно потому, что самого себя бичевать — мучительно, и ее он на минуту щадит:
Ах, постой. Я ее не ругаю. Ах, постой. Я ее не кляну.Но пощада продолжается но более одного мгновения. В следующих строках поэт в темнейшие низины низводит и свой образ и образ возлюбленной:
Дай тебе про себя я сыграю Под басовую эту струну. Льется дней моих розовый купол В сердце снов золотых сума. Много девушек я перещупал, Много женщин в углах прижимал. Да! Есть горькая правда земли, Подсмотрел я ребяческим оком: Лижут в очередь кобели Истекающую … соком.«Розовый купол» и «золотые сны» не спасли от черного провала. Жизнь покатилась вниз и поэт чувствует, что это уже непоправимо:
Так чего ж мне ее ревновать, Так чего ж мне болеть такому Наша жизнь — простыня да кровать. Наша жизнь — поцелуй да в омут.«В омут»… Невольно приходит на мысль, что поэт предчувствовал свою гибель. Но ведь надо же куда-нибудь деваться от нестерпимого сознания близкой гибели. И вот — отчаянный, истерический, последний разгул:
Пой же, пой! В роковом размахе Этих рук роковая беда. Только знаешь, пошли их на… Не умру я, мой друг, никогда.Уверенный в том, что смерть близка, что она надвигается и вот-вот задавит — он старался внушить самому себе и своему «последнему другу» мысль о собственном бессмертии. Но «роковая беда» все-таки неотступно шла за ним по пятам и в конце-концов настигла его…
Вот еще одно стихотворение того же периода, что и первое. В некоторых его строках надрыв чувствуется еще острее: