Лилит
Шрифт:
Были выработаны Четыре принципа, четыре добровольно принятых закона. Первый закон запрещал самоубийство как тягчайшее преступление перед будущим. Второй предлагал вспомнить и записать всё, что знал каждый, начиная от таблицы умножения. Третий — влиться в племя «ледовых людей» и воспитывать своих будущих отпрысков так, чтоб они смогли пробежать всё историческое расстояние, разделяющее их родителей, и стать восприемниками культуры отцов. И, наконец, последнее: заложить основы общества, справедливо равноправного с первых его шагов! Это они поклялись исполнить. И исполнили.
Старейшие из Учредителей были
Безымянный размышлял, не был ли теперь гармонический мир Зелёной Чаши прообразом будущего всех мозгоподобных? Юная, почти первобытная раса «ледовых людей» перескочила этапы мучительного роста, к своему свежему мировосприятию добавила высокую культуру и социальный строй, исключающий насилие. Техническая мысль не успела иссушить образного мышления. Эти две струи не вытеснили одна другую, а как бы слились. Братство мифов и чисел! Разве обязательно брат должен убивать брата?
На Лаоле-Лиал ментографы давно уже корректировали не только речь, но и мысли — находили самые точные, наиболее экономные способы выражать их. А у Элиль слова возникали и наполнялись живым светом в зависимости от мгновения. Слово рождало понятие, становилось чувством. Иногда оно было многозначнее, чем сама мысль…
Безымянный много времени проводил с Элиль. Накануне отлёта к необитаемым спутникам Зелёной Чаши он сломал ногу, и ему должны были вживлять электроды вместо порванного нерва. Его оставили поправляться.
С лаолитянами улетело несколько ведущих техницистов Зелёной Чаши; именно там, на одном из пустынных астероидов, следовало искать место для будущего центра по производству энергетического вещества.
Первое время, когда Безымянный остался совсем один и ему приходилось лежать неподвижно, он, наверное, чувствовал бы себя в чужом мире подавленно, если б не Элиль.
Он навсегда запомнил эти длинные дни между морем и небом; покачивание большого плота, на котором жил; струистые блики по полотняным стенам. Хотя к нему каждый день по утрам приходил юноша с аппаратом, который с его слов записывал историю Лаолы-Лиал и её космогонические воззрения, больше всего запомнилось именно одиночество.
Вокруг было так много света и солнца, что он буквально пропитывался ими. Ведь искусственное облучение в космическом корабле, если и давало Питание клеткам, не могло ласкать и радовать, подобно живому теплу! Луч многоемкая стихия. Кожа — это уже скафандр, не только защищающий от космоса, но и вступающий с ним в сложные связи. Верхний слой кожи словно «кипит», соприкасаясь с лучом; он пропускает вглубь только те волны, которые нужны.
Сначала Безымянный думал, что Элиль — врач или сиделка той плавучей больницы, где он очутился. Она приходила и брала его за руку, трогала пальцами лоб. Он знал, что это лечение гипнозом, и охотно подчинялся ему.
Элиль проверяла записи радиоизлучения его мышц; при вдохе излучение мелких мышц грудной клетки было сильнее, чем крупных. Мышцы головы вообще не подавали сигналов.
Они вели долгие медицинские разговоры. Так он узнал, что на Зелёной Чаше не подвергали изменениям программу будущего планетянина, не вторгались в линию эволюции. Позволяли себе лишь маленький корректив. Как удовлетворить извечную жажду бессмертия? Бытие едино. Одновременно существует и прошлое, и настоящее, и будущее. Но мозгоподобный так запрограммирован, что видит только отрезок своего пути. Его психологическое время ограничено. Хотя времени, как думали здесь, вообще нет; оно — структура самого пространства.
Генетисты Зелёной Чаши сумели отыскать и разбудили клетки эмоциональной памяти. Теперь каждый ощущал себя как звено колоссальной цепи времён. Он знал, что его дети будут видеть мир не только своими глазами, но как бы и его собственными.
На Лаоле-Лиал всё подчинялось математической заданности: ребёнок просто не мог бы родиться иным.
На Зелёной Чаше появилась особая бережность к личности: не порвать цепь! Планетяне ощущали себя как хранилище прошлого и как носителей грядущего.
Если лаолитяне видели смысл развития в достижении абсолютного идеала — идеала здоровья, ума, красоты, а в результате пришли к единообразию, то на Зелёной Чаше совершенство заключалось в богатстве индивидуальных черт, в умении перечувствовать необычное — и передать его дальше! Строй высокого коллективизма предполагал внутреннюю независимость и обособленность, как возможность размышлять. Планетяне не были вовсе против машин, но против всего, что унижает и ограничивает человека в машинной цивилизации. Ведь нет идеи, которая при гипертрофировании не пришла бы к своей противоположности.
Безымянный ощутил толчок боли и кратковременную неприязнь к Элиль: то была его планета, его время! Пусть сухосердое, но именно ему он бросил на подтопку свою юность. А юность не могла гореть зря, иначе незачем жить. Да этого никогда и не бывает. Будущее выкристаллизовывается, из многих слоёв.
Он узнал, что Элиль вела опыты со второй разумной расой планеты морскими животными, обладавшими начатками речи и мышления. А заботу о Безымянном она взяла на себя потому, что…
Он перестал её слушать. Она вдруг обрела значение сама по себе, как бы отделившись от остальных обитателей Зелёной Чаши, которые так долго казались ему на одно лицо.
Этот миг выявления внутреннего во внешнем всегда знаменует первый шаг навстречу друг другу. Разность облика перестала настораживать Безымянного. Он знал: странно посаженные глаза Элиль, мягкие и проникновенные, как глаза умного зверя, обращены к нему не только с любопытством, но и с теплотой. Они светили ему долго после того, как она уходила.
Он научился распознавать плеск её лодки, как бы далеко она ни причаливала. В этом не было ничего чудесного: между ними протянулась трепетная нить биотоков.