Линейный корабль
Шрифт:
– Поздравляю вас, капитан, с назначением на «Сатерленд», – сказала леди Барбара слева от Хорнблауэра, и на него легонько повеяло духами. Голова закружилась. Ее аромат, ее голос дурманили, как встарь, он не знал, что ответить.
– Здешний хозяин, – объявил адмирал, погружая половник в большую серебряную супницу, – клялся и божился, что знает секрет приготовления черепахового супа, посему я доверил черепаху его заботам. По счастью, он не соврал. Херес вполне приличный – Джордж, налей хересу.
Хорнблауэр неосторожно отхлебнул слишком горячего супу, обжегся и от этого протрезвел. Повернувшись, он взглянул на адмирала, которому обязан будет верой
Все это Хорнблауэр успел разглядеть в первые несколько секунд. За этим занятием он чуть не позабыл о приличиях — сидя между леди Барбарой и адмиралом, трудно было не потерять головы. Он поспешил исправиться.
– Надеюсь, леди Барбара, вы в добром здравии? – спросил он. Пытаясь угадать нужный тон, он неожиданно для себя заговорил со своеобразной, суховатой шканцевой вежливостью. Мария, сидевшая рядом с капитаном Эллиотом по другую сторону от леди Барбары, приподняла брови – она всегда чутко улавливала настроения мужа.
– О, да, – спокойно отвечала леди Барбара. – А вы, капитан?
– Горацио здоров, как никогда, – вмешалась Мария.
– Приятно слышать, – сказала леди Барбара, оборачиваясь к ней. – А вот бедного капитана Эллиота до сих пор иногда лихорадит – он во Флиссингене подхватил малярию.
Ход был удачный – между Марией, леди Барбарой и Эллиотом тут же завязался разговор, в котором Хорнблауэру не осталось места. Он немного послушал, потом заставил себя повернуться к миссис Болтон. Та явно не привыкла блистать в светской беседе. Похоже, от нее можно было добиться лишь «да» и «нет», сидевший по другую руку от нее адмирал увлеченно беседовал с миссис Эллиот. Хорнблауэр замкнулся в мрачном молчании. Из разговора двух дам Эллиот вскорости выпал и сидел между ними бессловесный, однако ни Марию, ни леди Барбару это не смутило – они и без его участия продолжали беседовать так увлеченно, что их не отвлекла даже перемена блюд.
– Позвольте отрезать вам говядины, миссис Эллиот? – спрашивал адмирал. – Хорнблауэр, сделайте милость, займитесь утками, они перед вами. Это говяжьи языки, Болтон, местный деликатес – впрочем, вам это, конечно, известно. Попробуете, или вам больше приглянулась говядина? Эллиот, предложите дамам рагу. Может, им по душе заграничные выкрутасы, а я вот не люблю, чтобы мясо мешали с овощами. Там на буфете холодный мясной пирог – хозяин уверял, что прославился именно этими пирогами. Копченая баранина, такую нигде, кроме как в Девоншире, не сыщете. Миссис Хорнблауэр? Барбара, дорогая?
Хорнблауэр в это время нарезал утку. При звуке святого для него имени, столь небрежно оброненного, защемило сердце, и нож, которым он отделял от утиной грудки длинную полосу мяса, застрял посреди надреза. С усилием Хорнблауэр продолжил сие занятие и, поскольку никто за столом жареной утки не пожелал, положил отрезанное себе на тарелку. По крайней мере, ему не пришлось ни с кем встречаться глазами. Мария и леди Барбара все так же беседовали. У Хорнблауэра разыгралось воображение. Ему мерещилось нечто
Убрали со стола, освободили место для сыра и сладкого.
– Ананасы, конечно, не те, что в Панаме, капитан Хорнблауэр, – сказала леди Барбара, внезапно поворачиваясь к нему. – Но, может, все-таки попробуете?
Он так смешался от неожиданности, что еле-еле разрезал ананас серебряным ножом и положил ей кусок. Теперь он мог говорить с ней, мало того, страстно желал говорить, но слова не шли – вернее, он поймал себя на желании спросить, нравится ли ей замужем. Хотя ему хватило ума удержаться от подобной глупости, он ничего не мог измыслить взамен.
– Капитан Эллиот и капитан Болтон, – сказала леди Барбара, – непрестанно выпытывают у меня подробности сражения между «Лидией» и «Нативидадом». На большинство вопросов я не могу ответить по незнанию предмета, тем более что, как я объясняю, вы заточили меня в кубрике, откуда я решительно ничего не видела. Но, похоже, даже это не умерило их зависти.
– Ее милость права, – объявил Болтон через весь стол. Теперь он стал еще громогласнее, чем в бытность свою молодым лейтенантом. – Расскажите нам, Хорнблауэр.
Хорнблауэр, чувствуя на себе взгляды собравшихся, покраснел и затеребил галстук.
– Давайте, выкладывайте, – нажимал Болтон: человек явно несветский, он за весь вечер почти не открывал рта и только сейчас, предвкушая рассказ о морском сражении, оживился.
– Доны дрались лучше обычного? – спросил Эллиот.
– Ну, – начал Хорнблауэр, понемногу теряя бдительность. Все слушали, то один, то другой из мужчин задавали вопросы. Мало-помалу Хорнблауэр разговорился. История разворачивалась, вечно сдерживаемая Хорнблауэром говорливость переросла в красноречие. Он рассказывал о долгом поединке в безбрежном Тихом океане, о тяготах, о кровавом и мучительном побоище, о том, как, устало опершись на шканцевый поручень, торжествующим взглядом провожал в ночи идущего ко дну неприятеля.
Он смущенно смолк, осознав, что впал в непростительный грех хвастовства. Его бросило в жар. Он оглядел лица собравшихся, ожидая прочесть неловкость или открытое неодобрение, жалость или презрение. Он изумился, увидев вместо этого выражение, которое иначе как восхищенным назвать не мог. Болтон, старше его по службе лет на пять, а по возрасту и на все десять, смотрел на него широко открытыми глазами. Эллиот, командовавший в эскадре Нельсона линейным кораблем, с явным одобрением кивал массивной головой. Когда Хорнблауэр решился взглянуть на адмирала, то увидел – Лейтон все еще сидит, как громом пораженный. На смуглом красивом лице угадывалось легкое сожаление, что, столько прослужив на флоте, он ни разу не имел подобного случая отличиться. Но и его заворожило незатейливое мужество рассказа. Он заерзал и глянул Хорнблауэру в глаза.