Линга Шарира. Третье возрождение Феникса
Шрифт:
Оставшиеся без вожака Щенок и Фикса испуганно попятились, «бабочка» и кастет как по волшебству испарились, будто и не было вовсе. Фикса примиряющее взмахнул руками, как бы говоря, что инцидент исчерпан.
– Стоять! – вдруг рявкнул на них мужчина, до боли знакомым приказным тоном, – падаль с собой заберите. Минус три на улице, замерзнет нахер.
Возражать никто не посмел, растерянные и разом притихшие гопники подняли дружка, потащили на себе к соседнему дому. Ноги вожака оставляли две неглубокие борозды на снегу.
Мужчина подошел
– Ну как, парень, жив? Ух ты и красавец! Завтра вся рожа синяя в крапинку будет.
– Нормально! – выдавил Артем и сплюнул кровь, – говоришь, драться не умеешь?
– Не умею, – развел руками тот, – не научили. Убивать умею, а драться – нет.
Артем быстро прикинул в уме.
– Военная разведка? – спросил он.
– Почти, – усмехнулся Ерохин, однако уточнять не стал.
– Я по движениям спецподготовку вижу, – Артем прищурился, правый глаз стремительно заплывал, контуры незнакомца двоились, – нас учили иначе.
Молодой еще, – размышлял Артем, – либо старлей, либо капитан. Скорее всего, ГРУ, тогда точно капитан.
Мужчина перевернул коляску в вертикальное положение, протянул Артему ладонь, и когда тот обхватил протянутую руку крепким рукопожатием, рывком, и практически без усилий, поднял парня с земли и усадил в покалеченное инвалидное кресло.
– Будем знакомы, Петр, – снова протянул руку незнакомец.
– Артем.
Не спеша пожали руки. Артем вдруг захотел поблагодарить, но так и не решился открыть рот. К чему слова, и так все понятно, в подобной ситуации он тоже не прошел бы мимо.
– Так, ну что тут у нас? – задумчиво пробормотал капитан, разглядывая поломку коляски.
– Да все, пиздец ей, – раздраженно махнул рукой Артем, – металлолом.
По квартире он, конечно, сможет передвигаться и ползком, но вот холодильник и газовая плита отныне будут недосягаемы. У холодильника морозилка сверху, в ней половина курицы осталась. Суп можно было бы сварить, на несколько дней хватило бы. Но как дотянуться? Разве что холодильник опрокинуть…
И денег почти нет, пенсия только на следующей неделе. За какой хрен коляску ремонтировать? Теперь даже без хлеба придется сидеть. На улицу как выбираться? Ползком? Артем чуть не застонал от досады, стиснул зубы и сжал кисть в кулак, давно не стриженые ногти вонзились в ладонь.
Не дождетесь, суки!
– Ясно, – распрямляясь, сказал капитан, – сварка нужна.
У него в руке появилась маленькая пластмассовая коробочка, неярко засветилась зеленым.
Сотовый, – догадался Артем, – престижная игрушка, наверное, бешеных денег стоит.
– Алло, Митрич, это Ерохин беспокоит, – протараторил капитан в трубку, – записывай адрес.
Он быстро и без запинки продиктовал адрес Артема.
Странно, подумал Артем, откуда случайный прохожий знает номер моей квартиры? То есть, он не просто шел мимо и увидел драку?
– Возьми с собой инструмент и сварочный аппарат прихвати. Тут моему другу, – Ерохин внезапно подмигнул Артему, –
Несколько секунд слушал неразборчивое бульканье в трубке.
– Нет, Митрич, до утра никак, он же без него, как без рук, – Ерохин на секунду замялся, – ну в смысле, как без ног. За сколько сможешь добраться? Сорок минут? Отлично, нас устраивает. Да, как обычно. Я завтра к тебе заеду, пузырь завезу.
Ерохин нажал отбой, и спрятал телефон в карман.
– Ну, рассказывай, как же тебя угораздило? – он кивнул на ноги парня, – Чеченская?
– А что тут рассказывать? Духи в зеленке растяжку поставили. Слишком поздно заметил, ребят предупредить успел, а сам…
– Ладно, не дрейфь, парень. Что-нибудь придумаем. Коляску я тебе новую привезу, но только дня через три-четыре. Раньше – никак. А эту сейчас Митрич починит. Поехали, что ли?
Он ухватил коляску спереди и потащил по ступенькам. Артем, как мог, помогал ему одним колесом.
– А пока мы с тобой слесаря ждем, дружище Артем, ответь, тебе часто снятся сны?
Глава 2
Россия. Московская обл. г Химки.
27 января. 2003 г. 06:10
***
Во сне Лена опять рисовала свою Картину…
Семен Михайлович, преподаватель по изобразительному искусству, неоднократно поправлял, – Елена, нужно говорить «писала». Она всегда соглашалась, не спорила, не вступала в дискуссию, ничего не доказывала старому и мудрому учителю. Только мысленно произносила, – все пишут, а я рисую. И даже сама не знала, почему так поступала.
Что это было? Глупое упрямство, желание противоречить авторитетам, отстаивание собственных убеждений, пусть даже и не всегда верных? Скорее всего, нет. Где-то там глубоко внутри себя она знала, что права. Чтобы не утверждал Семен Михайлович и орфографические словари, но пишут книги, а картины все-таки рисуют.
Это упрямство внутри нее было всегда. Мама говорит, что передалось по наследству от отца, и почему-то всегда начинала плакать, хотя к тому не было никаких причин. Сколько не пытала Лена, вытянуть из мамы подробности не удавалось. Какой-то комплекс запускал свои коготки в израненное сердце, и мама наотрез отказывалась разговаривать.
После того как из семьи ушел папа, в квартире появилось множество икон и сомнительной религиозной литературы. Мама очень часто плакала и все больше замыкалась в себе. В сорок шесть лет она выглядела древней старухой.
Лена аккуратно установила на мольберт предварительно загрунтованный холст, не спеша достала палитру и набор из почти сорока кисточек. Эти кисточки подарил папа. Они стоили каких-то совершенно немыслимых денег, и стоит ли упоминать, что в эпоху перестройки достать подобный дефицит, само себе уже подвиг. Лена очень дорожила ими, берегла, поэтому использовала всего пару раз. Они были слишком хороши, чтобы портить на какую-нибудь посредственную мазню или выполнение домашнего задания по художке.