Лиса. Личные хроники русской смуты
Шрифт:
Свою мать, в общей начавшейся суете, мальчик разглядел не сразу. На какое-то время он потерял и устремившегося к ней отца, но скоро высмотрел его широкие плечи и, огибая разбившихся на группки встречающих и недавних рожениц, устремился за ним вдогонку и нагнал как раз в тот момент, когда тот подошел к разрумянившейся и совершенно счастливой маме. Отец поначалу замялся, смущенно ткнулся губами в одну из её щёчек, а потом, словно опомнившись, неловко передал ей блестевший упаковочным глянцем букет бледно-розовых роз. Потом он потянулся к стоявшей рядом с его женой медсестре за перетянутым широкой розовой лентой белоснежным свертком, но, получив чувствительный тычок от бдительной супруги — опомнился. Он суетливо обернулся к явно не знающему как себя вести Лёшке, взял из его рук пакет, достал из него
Получив второй тычок от начавшей раздражаться супруги, мужчина вспомнил и о другой части обязательного ритуала: он поспешно полез во внутренний карман пиджака, достал из тощего тёмно-коричневого портмоне заранее заготовленную новенькую хрустящую «трёху» [1] и передал её акушерке. Та дежурно улыбнулась, явно не вдумываясь в смысл, произнесла давно вызубренные слова поздравления и незамедлительно удалилась.
Расплатившись с медсестрой, счастливое семейство направилось к выходу.
1
Помимо традиционных для многих регионов «трёхи» за девочку и пяти рублей за мальчика, в Баку всегда платили за детей, и платили куда более серьезные суммы. В 70-е годы принимавшему роды врачу было положено заплатить 25 рублей, в 80-е — местами эта сумма составляла уже 200 рублей. Кроме того, где-то на третий день после родов, молодым мамочкам приходилось слёзно упрашивать медсестер, чтобы те «случайно» не сорвали ребеночку пупочек. «Отпавший» пупочек был «радостной вестью», за которую медсестре платили три рубля. Соблазн подзаработать был так велик, что зачастую в детской палате все младенцы лежали с сорванными пупочками… Кто-то отделывался без последствий, а кого-то выписывали домой с долго не заживающими воспалениями и язвами… Сейчас роды в столице Азербайджана обходятся в сумму от 500 до 1000 долларов и более… — Здесь и далее примеч. авторов.
Среди нескольких толкавшихся на улице вездесущих таксистов отец, по каким-то одному ему известным признакам, выбрал седоватого черноусого красавца. Тот, поняв, что пассажир готов к разговору, охотно двинулся навстречу:
— Куда едем, дорогой?
Услышав близкий, в двух кварталах от роддома адрес, таксист сразу же поскучнел и, пробормотав что-то о том, что в такой день надо не меньше часа кататься на такси, а вечером — непременно гулять в ресторане, всё же пошел открывать заднюю дверь стоявшей у обочины светло-салатной с черными шашечками на бортах «Волги». Отец замялся, ему явно стало неловко своего невольного прагматизма. Он взглянул в счастливые глаза своей супруги, затем на высокое темно-синее небо и, неожиданно для самого себя, рубанул:
— А давай по большому кругу! В нашей семье первая настоящая бакинка родилась, пусть к родному городу привыкает! Ей теперь здесь всю жизнь жить! Сколько нам это удовольствие будет стоить?
— Три рубля! — сразу же повеселел таксист.
— Три? Плачу!
Вскоре пассажиры устроились в салоне машины, водитель окинул их взглядом, белозубо улыбнулся, а затем заговорщицки подмигнул посаженому на переднее место Лёшке. Плавно тронувшись, он проехал мимо почему-то пустовавшей аллеи с красовавшимся в самом её начале каменным Степаном Шаумяном и направил своё авто через Черногородский мост в направлении городского центра.
— Значит, по большому кругу? — на всякий случай уточнил он.
— По большому! — отозвался возбужденный перспективой колесной экскурсии важничающий Лёшка, а мать с отцом, переглянувшись, чему-то засмеялись.
Поймавший общее настроение водитель потянулся к новенькой приборной доске, покрутил ручки встроенного в неё приемника и поймал какую-то местную станцию, транслировавшую задорную песню Рашида Бейбутова. «Я встретил девушку, полумесяцем бровь…» — заливался соловьем купавшийся в народной славе Рашид. Ехать стало гораздо веселее, и таксист прибавил скорость на проспекте Лейтенанта Шмидта [2] . Вскоре трансляция прервалась выпуском новостей:
2
Сейчас это проспект Рашида Бейбутова.
— …сегодня сдано в эксплуатацию крупное морское нефтегазовое месторождение на Каспийском шельфе, строится новый нефтеперегонный завод… — ликовал каждым произнесенным словом невидимый диктор. — В этом году в Азербайджане торжественно отмечена добыча первого миллиарда тонн нефти с начала её промышленной разработки.
— Один поёт, другой радуется… Чего радуется, э? Лоторею этот нефт выиграл, да?.. — отчего-то помрачнел водитель и, было, потянулся к приемнику. Волну сменить.
— Оставь, брат, — предупредил его движение отец. — Пусть рассказывает. Мы с женой в Чёрном городе работаем. Если вдруг и дети по нашей линии пойдут, династия будет. Нефти в Азербайджане много — и для внуков работы хватит.
Проспект Кирова и Сад Революции [3] , украшенные обветшавшими фотостендами Азеринформа, особого впечатления на наших героев не произвели. Оживленно вертевший головой Лёшка даже скривился при виде зиявшего разбитыми стёклами давно не крашенного и уже местами облупившегося стенда «Комсомол Азербайджана на карте Родины», но потом, что-то прикинув, обернулся к склонившимся над свежеобретенной сестрою родителям и спросил:
— Ма, а она тоже будет комсомолкой?
3
Сад Революции сейчас называется «Алиаг Вахид багы» (переименован он уже в третий раз, но сейчас, как и в советские времена, жители Баку, по старой памяти, упорно продолжают именовать его первым звучным названием — Губернаторский Садик).
— Комсомолкой, спортсменкой, просто красавицей! — незамедлительно отозвался отец, а мама кивнула, соглашаясь с ним, и счастливо улыбнулась.
Час спустя, уже дома, склонившись над освобожденным от пеленок, таращившим мутно-зеленые глаза, улыбающимся, поминутно гукающим и совершенно очаровательным в своем восторженном восприятии мира созданием, мужчины переглянулись и, не сговариваясь, одобрительно кивнули: «Принимаем!»
Отец бережно взялся за крепко сжатые кулачки девочки, осторожно дунул на её огненно рыжие волосики, затем повертел маленького человечка из стороны в сторону, перевернул на животик и обратно на спинку и, смешно наморщив нос, произнёс нежным полушепотом:
— Надо же какой весёлый рыжик получился! Настоящий лисёнок! А глазищи, глазищи-то какие зеленые! Ну что ж… Спасибо тебе за дочку, дорогая!
Он обернулся к жене, привлёк её к себе и поцеловал. Та облегченно вздохнула и, смущенно ответив на поцелуй, замерла, спрятав разом просветлевшее лицо на груди у мужа.
Мальчик же, словно почувствовав, что на его глазах только что произошло нечто неуловимо-важное и явно очень хорошее, прильнул к родителям и обнял их обоих. Крепко-крепко, насколько хватило рук. Однако вскоре он отстранился, нахмурился, пожевал собранными в трубочку губами и смущенно сплюнул в подставленную ладошку. Он сразу же сжал её в кулак и растерянно замер, чувствуя себя совершенно неловко под вопросительными взглядами отца и матери.
Немного помедлив, он всё же разжал протянутую вперед ладонь и предъявил родителям её содержимое: на ней покоились два передних молочных резца. Неразличимые, словно близнецы. Непривычно щербатая улыбка мальчика была довольно забавной.
— Вот. Только что выпали…
— Давно пора! Три лишних года это «сокровище» носишь, не меньше. А вот совпадение — это хорошее! — чему-то, одному ему понятному, обрадовался глава семейства.
Так и появилась в одном из Бакинских дворов его новая жительница, будущая сорвиголова, рыжеволосая зеленоглазая Наташка… Рыжеволосое сокровище с легкой руки отца семейства с той поры стали звать Лисой-Лисонькой.