Лист Ниггла
Шрифт:
Снова наступило молчание. Голоса, как слышал Ниггл, удалились.
— Хорошо, согласен, — проговорил Первый Голос. — Переходим к следующему этапу. Завтра, если ты хочешь.
Проснувшись, Ниггл обнаружил, что плотные шторы подняты и его маленькая каморка полна солнечного света. Он встал и обнаружил возле постели вполне удобную и не больничную одежду. После завтрака врач посмотрел его стертые руки и помазал их какой-то мазью, сразу исцелившей болячки. Потом дал Нигглу добрый совет и бутылку тоника — на всякий случай, если потребуется. Ближе к полудню Ниггла угостили бисквитом и налили бокал вина, а потом снабдили билетом.
— Вы можете немедленно отправляться на станцию, —
Ниггл выскользнул из главной двери и заморгал: солнце оказалось неожиданно ярким. Кроме того, он рассчитывал обнаружить перед собой крупный город, под стать вокзалу, но вышло иначе. Он стоял на вершине холма, зеленой, безлесной, продуваемой свежим ветром. Вокруг ничего не было. Далеко внизу поблескивала крыша вокзала.
Он решительно, но без особой спешки направился к станции. Там его сразу же заметил Носильщик.
— Сюда! — сказал он и отвел Ниггла к перрону, возле которого уже дожидался симпатичный пригородный поезд: один вагончик с небольшим паровозиком. Оба яркие, чистые, только что выкрашенные. Похоже было, что им предстоит первый рейс. Даже железнодорожный путь казался новеньким, рельсы блестели, подушки были выкрашены зеленой краской, а прогревшиеся на солнце шпалы испускали восхитительный запах свежей смолы. Вагончик был пуст.
— Куда же идет этот поезд, Носильщик? — поинтересовался Ниггл.
— Едва ли это место уже успело получить имя, — ответил тот. — Но вы сразу узнаете его.
Он закрыл дверь, и поезд немедленно тронулся с места. Ниггл откинулся на спинку сиденья. Паровозик пыхтел в глубокой выемке с зелеными высокими откосами, вверху крышей голубело небо. Прошло не так уж много времени, и паровозик присвистнул, скрипнули тормоза, поезд остановился. Не было ни станции, ни таблички, лишь вверх по откосу тянулась лестница. Заканчивалась она калиткой в опрятной зеленой изгороди. Возле калитки стоял велосипед; по крайней мере, нечто совершенно неотличимое от него. К рулю была привязана желтая табличка с выведенной на ней крупными черными буквами фамилией:
НИГГЛ.
Распахнув настежь воротца, Ниггл вскочил на велосипед и покатил вниз по освеженному весенним солнышком склону. Вскоре он обнаружил, что исчезла тропинка, по которой он начинал свой путь, и теперь под колесами велосипеда оказался дивный дерн: зеленый и плотный, хотя в нем можно было различить любую травинку. Где-то он видел этот лужок… или трава эта приснилась ему когда-то. Местность становилась знакомой. Да, сперва она выровнялась, как и должно быть, а потом, конечно же, пошла на подъем. Огромная зеленая тень заслонила от него солнце. Ниггл поглядел вверх и свалился с велосипеда.
Перед ним стояло Дерево, его Дерево — наконец завершенное, если можно сказать такое о живом дереве… листья его трепетали, а ветви шевелил ветерок, о котором Ниггл так часто догадывался и даже ощущал временами, но тем не менее почти никогда не умел изобразить. Он глядел на Дерево, а потом неторопливо поднял руки и широко развел их.
— Это — дар! — проговорил он. Имел он в виду искусство вообще, а в частности — результат, но словом воспользовался в буквальном смысле.
Он все глядел на Дерево. Листья, над которыми он трудился, оказались на своем месте, и притом были они не такими, какими он изобразил их, а какими видел. Попадались и такие листья, что только грезились ему, много находилось и тех, что еще только могли бы пригрезиться, будь у него для этого время. На них ничего не было написано, на роскошной-то зелени. И все-таки на каждом из них словно была проставлена дата из календаря. Некоторые из самых прекрасных… самых характерных, самых совершенных
А на дереве гнездились птицы. Удивительные птицы: как же они пели! Они ухаживали друг за другом, проклевывались из яиц, отращивали перья и, распевая, прямо на глазах его улетали в Лес. Теперь Ниггл увидел и Лес, разбегавшийся в обе стороны, уходивший вперед. Вдалеке над ним сверкали Горы.
Спустя некоторое время Ниггл повернулся к Лесу. Не потому, что Дерево ему надоело, напротив, оно словно запечатлелось в его голове, и он видел Дерево внутренним взором, даже когда не глядел в его сторону. Отойдя от него, Ниггл заметил странную вещь: Лес, конечно же, оставался далеким, однако при том к нему можно было приблизиться, даже войти, не утратив этого ощущения. Прежде он никогда не мог приблизиться к далям, не преобразовав их сперва в простые окрестности. Подобные фокусы воображения добавляли немало привлекательности пешеходным прогулкам в сельской местности. Он шел, открывались все новые дали, их можно было удвоить, утроить, учетверить, тем самым удваивая, утраивая и учетверяя очарование. Можно было идти и идти, и земля вокруг становилась садом — или картиной, если уж использовать это слово. Можно было идти и идти — но, наверно, не беспредельно. Там далеко впереди были Горы. Они приближались, но очень медленно. Картине они не принадлежали, скорее связывали ее с чем-то иным, словно бы между деревьев проглядывало нечто далекое — следующий этап, другая картина.
Ниггл шагал, но не праздно гуляя: он приглядывался к окрестностям. Дерево было закончено, хоть нельзя было сказать, что сделал это он сам.
— Просто теперь оно видится по-другому, — заключил Ниггл. Однако в лесу оказалось множество незавершенных уголков, требовавших работы и мысли. Не было нужно что-то менять, все было правильно — но работу следовало продолжить, чтобы достичь определенного результата. И Ниггл в каждом случае ясно видел конечную цель.
Он сел под прекрасным далеким деревом — вполне самостоятельной вариацией на тему его Великого Дерева; впрочем, если уделить ему внимание, отличия можно было и подчеркнуть — и стал размышлять: с чего начать, где окончить и сколько времени потребуется на все дело. Однако все как-то не складывалось.
— Конечно! — проговорил Ниггл. — Мне необходим Пэриш. О земле, растениях и деревьях он знает куда больше, чем я. Здесь не мой личный сад, мне нужны совет и помощь, и чем быстрее, тем лучше.
Он встал и направился к тому месту, откуда решил начать работу и снял пальто. И вдруг в тенистой низинке он увидел человека, озиравшегося в изрядном недоумении. Тот стоял, опершись на лопату, но, очевидно, не знал, что ему делать. Ниггл окликнул его.
— Пэриш!
Тот подошел, взяв на плечо лопату. Пэриш все еще прихрамывал. Они не сказали друг другу ни слова, просто кивнули, как делали, встречаясь в аллее, а потом пошли рядом — рука об руку. По-прежнему молча, Ниггл и Пэриш дружно выбрали место, на котором им предстояло поставить небольшой дом и разбить садик, казавшийся здесь просто необходимыми.
Когда они приступили к работе, стало ясно, что теперь уже Ниггл лучше распоряжается и делом, и временем. Как ни странно, теперь именно он был поглощен строительством и садоводством. Пэриш же часто любовался деревьями — и особенно Деревом.
Однажды днем Ниггл высаживал зеленую изгородь, а Пэриш лежал рядом, внимательно разглядывая прекрасный желтый цветочек среди зеленой травы. Давным-давно Ниггл в изрядном количестве поместил их возле корней Дерева. Вдруг Пэриш поглядел вверх; лицо его лоснилось на солнце, он улыбался.