Лист
Шрифт:
Через мгновение Иоахим и Лист держали друг друга в объятиях.
Внезапно умер Михай Мошони [63] . Теперь уже всем в венгерском правительстве, включая и премьера графа Андраши, становится ясно: нужно срочно открывать Высшую музыкальную школу, Пештскую академию и готовить смену уходящим из жизни большим музыкантам. Их осталось уже немного: Лист, Эркель, Фолькман, Михалович, Абрани. Лист подумывает о том, что, может быть, стоило бы пригласить профессором и Бюлова, но прежде нужно утвердить статус академии. Есть ещё и Ганс Рихтер, венгр по происхождению, дирижёр, прошедший хорошую школу у Вагнера, Корнелиуса, Бюлова в Мюнхене.
63
Мошони
Рихтер приезжает, получив приглашение стать дирижёром оркестра в Национальном театре. С концертом в пользу строительства в Байрейте приезжает в Будапешт и Вагнер. Увы, несмотря на все усилия устроителей концерта, включая и Листа, слишком дорогие билеты — по двадцать и пятьдесят форинтов — не привлекают будапештскую публику и расходятся с трудом. Не продано и половины мест. Приходится вступать в дело Листу. В коротком письмеце устроителю он извещает, что готов участвовать в концерте и предлагает для этого свою кантату «Страсбургские колокола» на слова Лонгфелло, написанную им в память о приезде писателя в Рим, а также сам исполнит бетховенский Концерт до мажор. Ещё не успели высохнуть чернила на письме, как публика уже штурмует кассу. Полчаса назад — полупустой зал, теперь же бой идёт за каждое место. Но в бочку мёда ортодоксальные приверженцы Вагнера всё же подпускают каплю дёгтя. Говорят, что произведения Листа и Бетховена сделают концерт «жидковатым». Лист готов забрать партитуру своей кантаты назад. Пересуды принимают международные размеры. Вмешивается Вагнер, он настаивает на исполнении «Страсбургских колоколов». Изящный жест. И своевременный. Потому что Ференц уже подумывает вообще отказаться от участия в концерте.
8 марта 1875 года в верхнем зале Национального театра состоялась первая репетиция. Дирижировал Вагнер. Последним репетировали Концерт до мажор Бетховена.
Листу уже шестьдесят четыре. Слабеет зрение, иногда на ногах и руках едва заметные припухлости. «Отеки, — говорят врачи и умоляют: — Не пейте больше коньяк». Маэстро усмехается: вино — материнское молоко мужчины, коньяк — это сливки для стариков.
Наконец он у рояля. У дирижёрского пульта — Рихард Вагнер. Они обмениваются быстрым взглядом, и сразу же забыто всё — и шестьдесят четыре года, и лёгкие припухлости на руках. Первая часть, allegro, летит по воздуху так приподнято, так восторженно-вдохновенно, что оркестр едва поспевает за этим темпом. Избегая чрезмерной детализации и выделяя в своей партии только существенное, величественно-торжествующее содержание, победу, которую человек завоёвывает в борьбе, забывая о том, что смертен, что может погибнуть, Лист завораживает очарованием второй части. Это не просто фортепианный концерт, это набожная молитва. Посередине третьей части пианист распрямляется — и это уже прежний Ференц Лист! К чему дирижёрская палочка — он сам и управляет оркестром, и играет с такой уверенностью, словно всего лишь вчера возвратился из очередного концертного турне.
К нему подбегают Вагнер, Рихтер. Ференц стоит и с радостью видит вокруг себя чуточку уже отошедшую в прошлое картину: радостно раскрасневшиеся лица, сияющие от слёз восторга глаза. Триумф!
После концерта Лист предложил банкет, чтобы отблагодарить и бескорыстных музыкантов, и усердных организаторов, поднявших на ноги не только всю столицу, а и всю Венгрию. Но Вагнер, по настоянию Козимы сославшись на усталость, на банкете не присутствует и просит его извинить в удивительном, по обыкновению красивом письме.
Неделю спустя Листа навещает в его квартире на Рыбной площади новый министр культов Агоштон Трефорт. Цель его визита — поздравить только что назначенного президента новой Музыкальной академии Ференца Листа.
Поначалу академия была не что иное, как квартира Ференца на Рыбной площади и несколько комнатушек над ней, где коллеги Листа — Эркель, Фолькман, Абрани и Николич — обучали молодёжь.
Торжественное открытие академии состоялось 14 ноября 1875 года. Ференц прислал своё приветствие коллегам и ученикам из Рима. Уехал он из страны не случайно: нужно было как-то дать
Но и эта мирная демонстрация пока нимало не помогла. Лишь несколько лет спустя академия переехала на улицу Вёрёшмарти.
А Лист уже в 1876 году вернулся и усердно учит студентов, строго придерживаясь основного принципа: обучаться в академии должны бесплатно. И сам тоже отказывается брать плату за свою работу. Теперь, начиная с 1876 года, он распределяет своё время между тремя городами: Будапештом, Веймаром и Римом. С осени до весны, то есть пока идёт учёба, он в венгерской столице, лето и осень — в Риме и Веймаре.
В Будапеште он празднует полувековой юбилей своей артистической деятельности. В малом зале театра «Вигадо» бургомистр Пешта Карой Рац произносит приветственную речь. Пал Кирай вручает Ференцу золотой венок — дар венгерских музыкантов, затем с приветствиями от разных городов Европы выступают делегации Вены, Веймара, Йены, Шопрона, Лейпцига.
Всё больше нитей связывает его с Будапештом. Две венгерские писательницы — Янка Воль и Штефания дарят ему, страстному читателю, свои книги на немецком, французском, английском и итальянском языках. Подружился с Йокаи [64] и его женой Розой Лаборфалви и вместе с Йокаи пишет мелодраму «Любовь поэта». И хотя и здесь его не оставляют в покое, Лист всё сильнее привязывается к Будапешту. Новый слуга самовольно открыл квартиру Листа и промотал все его вещи. К счастью, большая часть ценностей попала в ломбарды, и друзья Листа кое-как смогли вернуть вещи в квартиру на Рыбной площади. А в один прекрасный день в квартиру Ференца заявился мужчина с мрачным лицом и сообщил, что он — Спиридон.
64
Йокаи, Мор (1825—1904) — венгерский писатель, участник революции 1848 г. Автор ряда романов («Венгерский набоб», «Золтан Карпати» в наше время экранизированы).
— А фамилия? — полюбопытствовал Лист.
— Князевич.
— На каком же языке вы говорите?
— На всех языках, сударь.
— И откуда вы?
— Из Черногории. Прислан к вам госпожой Каролиной Витгенштейн.
У Ференца пробежал по спине холодок.
— Княгиня ничего не писала мне о вас!
— Она сказала, что неважно. Но строго-настрого наказала мне: три раза в день кормить вас горячим, коньяк заменить лёгким красным вином. Сигар она вам разрешает не больше шести штук на день и велела взять с вас, сударь, слово, что вставать по утрам вы будете не раньше половины десятого.
— Но я не ребёнок, чтобы так распоряжаться мной!
— Я это тоже сказал её сиятельству, но она говорит, что вы уже привыкли, что вами всегда кто-нибудь распоряжается.
Так Спиридон Князевич окончательно занимает пост дворецкого в доме Листа.
Ференц ненавидит споры, и его очень утомляют письма Каролины. Поэтому он предпочитает сносить выходки Спиридона, который бреется английскими бритвами своего барина и пользуется его одеколоном (и коньяком) и, объединяя себя и маэстро, любит говорить во множественном числе: «Сегодня мы не занимаемся. Вчера принимали господина министра Трефорта и очень устали от долгих разговоров...»
Затворнице на Виа Бабуино Спиридон отправляет горестные письма на каком-то непонятном языке, в котором удивительно перемешались слова всех племён и народов, когда-либо встречавшихся Спиридону на его жизненном пути, — албанские, итальянские, немецкие, венгерские и сербские. Он пишет, как ему больно видеть, что посторонние люди беззастенчиво разворовывают и без того занятое время старого аббата: он играет то для помощи Ассоциации писателей и художников, то для «Объединения домохозяек». На его деньги покупается кирпич для будущего сиротского дома и детского сада, он же даёт концерты в пользу пострадавшим от наводнения в Сегеде, а затем в помощь городов Комаром, Эстергом, Уйпешт и Обуда. Особенно же Князевичу не нравятся многочисленные визитёры и гости: Иоахим, Хубаи, Пабло Сарасате, Венявский, Гольдмарк, Сен-Санс, Делиб, Массне.