Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры
Шрифт:
— Да-а, Чико, Чико прибыл к нам из Порто-Рико, — задумчиво и непонятно пробормотал он…
Устроились в гостинице за сельскохозяйственной выставкой.
Тарелкину не терпелось скорее пройтись по Москве. Заготовитель, с которым он попал в номер, не умываясь, одетый сразу же рухнул в постель и захрапел так, точно его душили. Тарелкин побрился, переоделся в новый синий костюм и заглянул в номер к Вассе.
Сначала он решил проехать на Красную площадь, а потом уже весь день просто
— Тут заблудишься, пожалуй, — улыбнулся Тарелкин.
— Оставьте прихоть — ешьте курятину, — засмеялась Васса. — Держитесь меня — не пропадете.
Васса была в Москве несколько раз и поэтому чувствовала себя рядом с наивным Тарелкиным настоящей москвичкой.
Тарелкин много читал и слышал о метро, но, оказывается, не представлял и сотой доли того, что увидел. Эскалатор, уносящий в подземные дворцы потоки людей, цветные мраморные колонны, скульптуры, мозаика на стенах, бронзовые светильники, хрустальные люстры, кипение народа, нарядные поезда-ураганы — от всего разбегались глаза.
— Мощно? — опять передразнила Васса, следя, как он вертел головой, останавливался, глазел, путался у всех в ногах и не знал, куда идти…
…По Красной площади он шагал с наигранной уверенностью, решительно сдвинув пушистые брови.
И могучий древний Кремль, и торжественная площадь, и мраморно-зеркальный Мавзолей, отражающий задумчивые ели, и многоглавый храм Василия Блаженного, видавший многое на своем веку, — все это было так знакомо по картинкам, что оставалось удивительное впечатление: он здесь уже был.
Он стоял у храма и думал о царях, о Лобном месте, о Пугачеве, о Разине, об Октябрьских штурмах, пролетевших веках. И эта древность, и это величие властно звали его на необозримые просторы. Он еще не знал, что это за просторы. Он только слышал их несмолкающий зов. Да к этому еще присоединилось что-то теплое и немного грустное. Это вспомнилась Васса.
Переполненный небывалыми и, как ему казалось, торжественными и грустными, точно колокольный звон, мыслями, он бродил по шумным улицам.
На другой день Васса занялась служебными делами, а Тарелкин, по ее совету, пошел в Третьяковскую галерею. Он ходил из зала в зал, останавливался перед картинами, которые с детства были знакомы по репродукциям. На стенах висели десятки знаменитых картин. Особенно его тронули Репин и Левитан. Долго он стоял перед картиной «Иван Грозный и сын его Иван». Потом даже сел перед ней, не в силах оторваться от лица старика. Сумасшедшие глаза царя были полны ужаса и любви. Рука судорожно припала к виску сына, меж пальцев пробивается горячая кровь. Тарелкин полез в карман за папиросой, но вовремя очнулся и чинно сложил руки на коленях. Во всем теле была слабость, а руки слегка дрожали.
— Ну и ну! Дела! — обронил он вслух. Стоящие вокруг покосились на него.
В тихих залах безмолвно ходили одиночки,
А. на вечер Васса взяла билеты в Большой театр.
— Вам просто необходимо побывать там! — уверяла она.
Пышный, красно-золотой, многоярусный зал, наполненный зрителями, знаменитые певцы, опера «Кармен» — все это заставило Тарелкина мысленно воскликнуть свое «мощно». В темноте он крепко сжал руку Вассы. Девушка сердито повернулась, но, когда увидела восхищенное лицо Тарелкина, его глаза, улыбнулась.
Потом долго добирались до гостиницы. Не доходя до нее, так и повалились на скамейку: ноги подкашивались от усталости. Здесь было темно, небо стряхивало звезды, смутно белели цветы за решеткой Ботанического сада. Впервые прорезался узенький месяц.
— Здорово, что мы встретились с тобой, — задумчиво проговорил Тарелкин, переходя на «ты». Васса промолчала, глядя на месяц. — Замерзла?
— Чуть-чуть.
Он неуклюже стянул пиджак и подал его вниз воротником, так, что рукава мели по влажному песку, а из карманов посыпались медяки. Васса, тихонько и загадочно смеясь, набросила пиджак на плечи.
Тарелкину хотелось сказать многое похожее на стихи, но он стыдился красивых слов, да и не умел говорить их. Поэтому он только и смог с горечью пробормотать:
— Эх, оставь прихоть — ешь курятину!
Васса все смеялась тихонько и непонятно, точно знала какую-то тайну. Наконец сладко зевнула:
— Ноги уже не держат. Пора спать. Завтра на сельхозвыставку. И в дорогу!
Тарелкину словно иглой ткнули в сердце.
Стоя в открытых дверях темного номера, Васса подала руку. Тарелкин сжал ее тонкие, длинные пальцы. Васса дергала руку и все лукаво, еле слышно смеялась, а он не отпускал и тоже еле слышно смеялся, глядя в ее веселые глаза. А она делала вид, что ничего не понимает, и шептала:
— Сумасшедший, отпусти! Проснутся же все!
Он отпустил, и она уже из номера помахала рукой, шепнула:
— До завтра. Покойной ночи!
Тарелкин, счастливый и пьяный от всего, на цыпочках вошел в свой номер. Заготовитель уже спал. На полу у его кровати стояли три пустые бутылки из-под пива. На горлышко одной был надет стакан.
Тарелкин лег, с наслаждением вытянул ноги, закурил и, беззвучно смеясь, покачался на упругой сетке. И эта шаловливая улыбка Вассы, и ее борьба с ним, и холодная рука, и шепот сказали ему так много!