Листопад
Шрифт:
— Надо что-то предпринять, — согласился подпоручик. — Как ты полагаешь, почему это человек никогда не знает, что его ждет в этих проклятых горах?
— Если бы мы знали, что фашисты думают, нам бы легко было воевать, — с иронией заметила Ранка.
— Немец ни о чем не думает. Жика говорит, что немец не умеет думать. Ему дана голова лишь для того, чтобы носить каску и чтобы иметь глаза. Ведь надо было где-то поместить ему глаза… Фюрер их отучил думать.
— Ты уверен, что они не умеют думать?
— А ты в этом сомневаешься? — вопросом на вопрос ответил Марко. Он любил иногда вместо ответа ставить вопросы.
В это время донесся четкий
— На той стороне наступает первая бригада, — сказала Ранка, проследив за взглядом Марко. — Наши выкуривают фашистов.
Валетанчич достал цейсовский бинокль, навел его на дальние высоты, и перед ним ожила и задвигалась изломанная цепь бойцов. Это были партизаны, в этом Марко не сомневался. Он очень легко и безошибочно узнавал своих на любом расстоянии.
— Сейчас наши наступают на всех участках, — сказал он.
— Давно пора было начать общее наступление, — пояснила Ранка. — Без общего наступления мы никогда не победим.
Марко продолжал наблюдать в бинокль. Он теперь смотрел через большую прогалину в ущелье Мишлевац. Бинокль так приблизил ущелье, что Валетанчичу в первое мгновение показалось, будто туда запросто можно добросить гранату.
Заглядывая в ущелье сверху, подпоручик вдруг увидел немцев. Они шли таким же порядком, как и партизаны, — солдат от солдата в десяти шагах.
— Посмотри, с кем нам придется иметь дело, — сказал Марко, передавая бинокль комиссару.
Ранка несколько минут молча смотрела в бинокль. Лицо у нее было напряженное.
— Это подразделения дивизии «Принц Евгений», — сказала Ранка. — Мы с ними встречались на Дрине.
— И на Неретве тоже. И на Ибре, и в Санджаке. Уже больше двух лет наши дороги все время скрещиваются.
— Когда-то должна быть и последняя. Слишком долго мы шли к этому. Знаешь, Марко, а фашисты, наверное, и не догадываются, что мы собираемся устроить им мышеловку в этом ущелье. Если нам удастся это сделать, тогда они точно проведут свой последний бой.
— Может, они попытаются выбраться из ущелья.
— Не знаю, но мне говорили: кто попадает в Мишлевац, тот оттуда уже не выбирается. Если помнишь, в прошлом году один наш взвод в этом месте уничтожил целую роту фашистов.
— Сейчас их вошло в ущелье побольше, чем рота. Удивительно, как они легко дали загнать себя в эту дьявольскую мышеловку.
— Если бы мы их не загнали туда, нам самим теперь трудно пришлось бы. А пока мы идем, словно прогуливаемся.
Марко промолчал. Лицо у него было усталое, а на открытом лбу выступили крупные капли пота. В горах было прохладнее, чем в долине, и чем выше они поднимались, тем становилось холоднее. Они поднялись еще немного. Теперь были видны две цепи гор, затянутые синеватой дымкой; оттуда тоже доносились голоса пушек. Совсем близко, за первым кряжем, послышалась целая серия разрывов ручных гранат. Не иначе как какая-нибудь из рот вырвалась вперед и устроила немцам засаду. Эта
— Мы совсем раскисли, едва ползем, — сказал Марко комиссару, — а немцы не будут сидеть в ущелье и ждать, пока мы закроем выход.
— Что ты предлагаешь? — спросила его Ранка.
— Нужно взять один взвод, может даже отделение, и попытаться с ним вырваться вперед. Одно отделение свободно может блокировать выход из ущелья.
— Первый взвод не участвовал в атаке на хуторе Грофовия, — сказала Ранка, — и теперь его можно послать туда, пусть искупает свою вину.
В воздухе пролетел снаряд и упал там, где всего несколько минут назад рвались гранаты. Потом еще и еще. Валетанчич озабоченно взглянул на небо, как бы пытаясь увидеть пролетающие там снаряды.
— В первом взводе командир, конечно, подкачал. Если он не исправится, его придется заменить, — пояснил Валетанчич. — Сейчас я пойду и попытаюсь его расшевелить.
— Нет, Марко, раз надо кому-то идти, то лучше я пойду, а ты оставайся с ротой. Твое место там, где главные силы роты, — уточнила Ранка. — А насчет того, что первый взвод надо расшевелить, так это я сделаю не хуже тебя.
Марко не успел ничего ответить — она быстро пошла вперед, чуть пригнувшись, здоровой рукой придерживая пистолет, висевший у бедра. Минут через пять Ранка оторвала первый взвод от роты, и еще минут через десять она показалась на выступе скалы, почти на самой вершине горы, и оттуда помахала рукой. Снизу она была похожа на монумент, изваянный из меди и освещенный лучами прожекторов. Марко пожалел, что отпустил ее. «Бедняжке и так нелегко с раненой рукой», — подумал он, и когда снова поднял голову и посмотрел на скалу, Ранки уже не было видно. В просветах между голыми ветками деревьев торчали серые, угрюмые скалы, изрезанные причудливыми складками.
Чем выше поднимались люди, тем дорога становилась труднее. За первыми высотами вдалеке снова вставали горы, и на них было очень много снега, они сливались с горизонтом. Их можно было принять за серые тучи.
— Удивительная девушка — наш комиссар, — проследив за взглядом подпоручика, сказал Чаруга, переставляя пулемет с одного плеча на другое. — Хороший человек!
— Да, хороший, — согласился Марко. — И не только она одна, а все девушки у нас хорошие.
— Если бы не эта война, — помолчав немного, снова заговорил Чаруга, — представляешь, какая бы Ранка была большая госпожа. А теперь она такая же, как и мы все. Странно!
Марко взглянул на него. Лоб у Чаруги вспотел, а нижняя губа, толстая и потресканная, устало отвисла.
— Ты уверен, что Ранка была бы большой госпожой, если бы не война? — спросил его Марко.
Чаруга усмехнулся. Он устал, с трудом карабкался вверх и не сразу ответил.
— Уверен, — начал он, выбравшись на более ровный участок дороги. — Она, говорят, закончила гимназию. А эти гимназистки хуже любой другой твари. У меня в этом деле небольшой опыт имеется. До войны мы с отцом часто возили в город на рынок помидоры, огурцы, арбузы, а потом, когда созревал виноград, и виноград возили. И повидал я этих мещаночек столько, будь здоров… Прежде чем купят, скажем, кило помидоров или гроздь винограда, они тебе душу вымотают. Все требуют, чтобы руки у тебя были чистые. А как у крестьянина могут быть чистые руки, если он всю жизнь в земле и навозе копается? Они даже не понимают, хоть и ученые, что на чистой земле ничего не растет, без навоза не растет ничего.