Листья коки
Шрифт:
— Слышал. Озеро с одним берегом…
— Пожалуй, есть где-то и другой берег, ведь плывут же откуда-то к нам эти белые. Бежать? Бежать я мог бы. Но я родом с гор. А там равнина, жара, сыро, полгода сплошные туманы, которые приходят со стороны мамакочи. Люди чужие, край незнакомый. Потому я и выжидал. Но теперь, когда я снова в горах, теперь я убегу. Тут уж им меня не поймать!
— А куда ты пойдешь?
— Куда-нибудь. Хотя бы к нагорьям, где заросли толы. Можно недурно жить, занимаясь охотой. Впрочем, я собираюсь идти к сапа-инке Манко.
— А… а инка Манко жив?
Канет на минуту умолк, а потом принялся шептать еще тише и осторожнее.
— Не знаю, вероятно, жив. Люди из уст в уста передают, что недалеко от Куско какие-то войска еще продолжают сражаться. Говорят также, что до Кито белые так и не дошли, там все осталось по-старому. Ходят слухи, что инка Манко собирает людей. Поэтому и я пойду туда, если только смогу бежать. Буду сражаться.
— Погибнешь, — прошептал Синчи.
— Может быть… Ну и что ж? Ведь один человек — это ничто.
Синчи неспокойно пошевельнулся и спустя некоторое время ответил:
— Если никого не останется, то и так всему конец. А бежать… Как же можно бежать отсюда? Ведь тебе приказали рыть землю и добывать золото. А каждый обязан делать то, что ему приказывают. Таков извечный закон.
— Кто приказал? — Канет почти выкрикнул эти слова, так что даже в другом конце помещения оборвался чей-то храп. — Я всегда подчинялся закону. Мне приказывали быть воином, я становился воином, приказывали обтесывать камни, я тесал камни. Но то, что происходит теперь, совсем другое дело. Разве ты не понимаешь? Кто тебя послал сюда? Не инка и даже не твоя айлью. Ты здесь по воле белых. Они силой загнали тебя сюда.
— Это правда. Но раз теперь торжествует их закон…
— Да, их закон! — Канет снова откинулся на подстилку и угрюмо зашептал: — Я видел, что такое их закон. Поэтому я и говорю: надо уходить отсюда, а если инка Манко борется, надо идти к нему и сражаться вместе с ним.
Синчи неизвестно почему вспомнил о ловчем Кахиде и сказал, совсем как он:
— Рассказывай все!
— Да, я расскажу тебе все, что знаю. Хорошо, если бы все узнали, что творится в стране. Закон белых… О чем тут говорить: нет теперь в Тауантинсуйю никаких законов, пожалуй, только закон силы. А сила на стороне белых.
— А как люди живут?
— Как? Да, я расскажу тебе кое-что. То, что сам видел. Есть одна община в долине реки Мононы. Это плодородная долина, и община была богатой. Год назад явился туда один белый. С ним прибыло четверо людей нашей крови, но из чужого племени. Все они были с оружием. Белый привез с собой и собак… Их вышел встречать старейшина, Силачи. Это гончар, мастер, известный всему Чинчасуйю. Белый немного говорил по-нашему. Он сказал, что прибыл по воле самого сапа-инки. Показал кипу…
— Знаю, — прервал его Синчи. — Фальшивый кипу.
— Силачи не знал, что кипу фальшивый. Впрочем, он не умел читать кипу. А белый сказал: отдать оружие, у кого какое есть. Оружие отдали. Потом велел созвать старейшин окрестных айлью. Из десяти явилось девять, так как один, Кухина, лучший земледелец, был болен. Этих девятерых и Силачи вместе с ними посадили под замок, и белый объявил, что пусть только кто-нибудь ослушается его распоряжений, и все заложники будут повешены. Потом он отправился в дом Кухины, избил того палкой до полусмерти, а потом Кухину выволокли на улицу и повесили на виду у всего села за то, что он не явился по приказу белого. У Кухины было две дочери, так этот белый…
— Знаю, — прервал Синчи. — Повсюду одно и то же.
— Да, повсюду. А потом белый объявил, что все земли принадлежат ему. Ламы — тоже. Дома и сады — тоже. Каждый, кто только живет в этой долине, — пояснил он, — принадлежит ему. Понимаешь? Люди принадлежат белому! Он предупредил: бежать запрещается, за это — смерть, кто станет сопротивляться — поплатится головой! Работать, сколько он прикажет, иначе изобьют палкой.
— Как это так? А земля сапа-инки, а земли храмов?
— Все принадлежит теперь ему.
— А что стало с жрецами?
— Живы лишь те, что ушли в горы или укрылись в безводных местах. Всех остальных повесили. Храмы жгут. Наших богов не позволено даже вспоминать. Перед их богом, этим странным деревом, на котором человек с раскинутыми руками — а его белые ставят повсюду, — приказывают падать на колени.
— Но люди хотя бы получают то, что им полагается? Сушеное мясо, ткань на одежду, утварь, листья коки?
— Глупец! От кого они, по-твоему, это получат? От белого господина? От него получишь только палкой по спине. А остальное… Впрочем, нет, подожди, получают листья коки, Тут белые не скупятся. Сколько душе угодно.
— Как же люди живут?
— Так и живут. Немного кукурузы, картофеля, немного киноа… Иногда кое-что поймают: черепаху, рыбу, какого-нибудь зверька. Все остальное принадлежит господину.
Он остановился, глубоко вздохнул, а потом снова зашептал:
— Ты слышал, что белые передрались друг с другом? Кажется, из-за золота. Каждый хотел забрать все себе. Мы уж думали, что пришло спасение. Но нет. Многие из них погибли, но прибывают все новые и новые. Понемногу все успокоилось, снова они подчиняются только одному вождю и господствуют над нами.
— Это они теперь устанавливают сроки праздников, женят молодых, их вождь взрыхляет золотой мотыгой землю — уаку, подавая сигнал, что пора начинать работы в поле?
— Ты что, совсем одурел? Я же сказал тебе, что старых порядков нет и в помине. Везде теперь сидит какой-нибудь белый, и каждый поступает как ему вздумается. Праздники! Здесь, на руднике, бывают какие-нибудь праздники? Повсюду одно и то же. Работай, покуда хватит сил, а потом подыхай. Помогай себе сам, как сумеешь. Один. Понял? Нет теперь ни складов, нет распределения товаров, нет общих стад, не бывает ни большой охоты, ни совместных работ, ни помощи друг другу. Повсюду только» мое «, Понял?