Литература Древней Руси
Шрифт:
Эту риторическую манеру письма Пахомия, его сюжетную упрощенность и традиционность можно проиллюстрировать хотя бы на таком примере. Нестор очень живо и естественно описывал обстоятельства пострижения Феодосия Печерского, как отговаривал его Антоний, напоминая юноше о трудностях, ожидающих его на пути монашеского подвижничества, как всеми способами пытается вернуть Феодосия к мирской жизни его мать. Подобная ситуация есть и в «Житии Кирилла Белозерского», написанном Пахомием. Юноша Козьма воспитывается у своего дяди, человека богатого и именитого (он окольничий у великого князя). Дядя хочет сделать Козьму казначеем, но юноша жаждет постричься в монахи. И вот «случися убо прити Махрищьскому игумену Стефану, мужу сушу в добродетели съвершену, всех знаем великаго ради житиа. Сего пришествие уведев Козьма течет убо с радостию к нему... и припадает к честным ногам, слезы от очию проливая и мысль свою сказует ему, вкупе же
Словом, в «стандартных» велеречивых выражениях изображается стандартная же ситуация, никак не соотносимая с конкретными персонажами данного жития. Мы не найдем здесь и попыток вызвать сопереживание читателя с помощью каких-либо жизненных деталей, тонко подмеченных нюансов (а не общих форм изъявления) человеческих чувств. Внимание к чувствам, эмоциям, которые и требуют для своего выражения соответствующего стиля, эмоциям персонажей и в не меньшей мере эмоциям самого автора несомненно.
Но это, как уже сказано выше, еще не подлинное проникновение в человеческий характер, это лишь заявленное внимание к нему, своего рода «абстрактный психологизм» (термин Д. С. Лихачева). И в то же время сам факт повышенного интереса к духовной жизни человека уже сам по себе знаменателен.
Стиль второго южнославянского влияния, нашедший свое воплощение первоначально именно в житиях (и лишь позднее — в историческом повествовании), Д. С. Лихачев предложил именовать «экспрессивно-эмоциональным стилем». [95]
Существенно отметить появление на Руси XV в. новых переводных памятников исторического повествования, к тому же посвященных таким популярным во всей Европе сюжетам, как история Александра Македонского и история Троянской войны.
<95
См. об этом: Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970, гл. 4; Дмитриев Л. А. Нерешенные вопросы происхождения и истории экспрессивно-эмоционального стиля XV в. — ТОДРЛ. М.-Л., 1964, т. XX.
«Сербская Александрия». Видимо, во второй половине XV в. на Руси становится известна новая версия романа об Александре Македонском, так называемая «Сербская Александрия», переведенная с сербского оригинала. В «Сербской Александрии», отразившей уже новые веяния эпохи Предвозрождения, выступают на первое место такие мотивы и такие художественные приемы, которые в хронографической «Александрии» или были только намечены, или вообще отсутствовали.
Прежде всего в «Сербской Александрии» в большей мере подчеркнуто, что Александр, выдающийся полководец и непобедимый герой, в то же время смертный человек, все его подвиги, все победы, все доблести не в силах отвратить неминуемого и злого рока. Тема бренности человеческой жизни возникает в «Александрии» не случайно: эта одна из тем позднего европейского средневековья и кануна Возрождения. Средневековье видело в смерти неизбежность, и в какой-то мере неизбежность благую, расписывая счастье вечной жизни (разумеется, для праведников). Но признание права человека на счастливую земную жизнь, с ее утехами и радостями (а именно это возрожденческий мотив) резко оттеняло ужас смерти; поэтому тема бренности человеческого существования, непрочности человеческого счастья, славы, любви (с откровенным прославлением их) так занимает писателей европейского Возрождения. Тема эта находит, как мы видим, отражение и в «Сербской Александрии».
Но не одна тема ранней смерти героя формирует ее сюжет. Роман насыщен приключениями. Фантастика дальних земель, посещаемых Александром, занимает здесь еще большее место, чем в хронографической «Александрии». Старательно изображает автор эмоциональную жизнь своих героев: они плачут, «скрежещут зубами» от ярости, обращаются к друзьям и любимым с нежными эпитетами и сравнениями. Это уже знакомый нам экспрессивно-эмоциональный стиль, тем более понятный в «Александрии», пришедшей на Русь со славянского юга, из Сербии, где это стилистическое направление проявило себя особенно ярко.
Повести о Троянской войне. Значительным литературным явлением XV в. было появление цикла повестей о Троянской войне. Тема эта не была совершенно новой для древнерусской литературы — ей была посвящена пятая книга «Хроники» Иоанна Малалы, известная еще в Киевской Руси. Но книга эта, видимо, не получила широкого распространения — она известна нам в двух списках, восходящих к общему источнику, не дошедшему до нас своду XIII в.
Легенды о Троянской войне пользовались большой популярностью в средневековых европейских литературах: романы и поэмы на этот сюжет создавались (а с начала XV в. и печатались) в Италии, Германии, Франции, Чехии, Польше. В основу этих произведений были положены не «Илиада» и «Одиссея» Гомера, а романы мнимых участников войны: грека Дарета и критянина Диктиса, получившие распространение уже в IV в. н. э. За версиями Диктиса и Дарета следовали и византийские хронисты (например, Иоанн Малала), и французский поэт Бенуа де Сент-Мор (XII в.), и автор латинского прозаического романа о Трое сицилиец Гвидо де Колумна. Роман Гвидо «История разрушения Трои», написанный в 70-х гг. XIII в., дошел до нас более чем в 90 списках; в XV в., на заре европейского книгопечатания, он был неоднократно издан (например, в Страсбурге и Болонье). Одно из таких печатных изданий попало на Русь, и на рубеже XV-XVI вв. был сделан полный перевод романа о Трое. Позднее возникают переработки этого перевода, создатели которых, сокращая громоздкий и чрезмерно многословный роман Гвидо, тем не менее сохраняли все его основные сюжетные линии и коллизии. Еще ранее русские книжники познакомились с двумя другими произведениями на ту же тему: подробный рассказ о Троянской войне содержали византийская «Хроника» Константина Манассии, которая в болгарском переводе XIV в. стала известна на Руси, видимо, в конце XV в., и болгарский перевод латинской повести о Трое (ее обычно называют «Притча о кралех»), пришедший на Русь вместе с переводом «Хроники» Манассии со славянского юга.
Какое значение для древнерусской литературы и культуры имело знакомство с произведениями о Троянской войне? Дело не только в том, что Русь приобщилась к этому мировому сюжету, стала читать то, чем зачитывались их современники в других европейских странах. Знакомство с троянским циклом расширило культурный и литературно-эстетический кругозор. Русские читатели познакомились с мифами о Язоне и Медее, Елене и Парисе, Ахилле и Гекторе, Одиссее и Агамемноне, Приаме и Гекубе. Через произведения Троянского цикла (в гораздо большей степени, чем через «Сербскую Александрию») в русскую книжность вошла тема земной, плотской любви, причем без того безоговорочного отрицания и осуждения, которые встречала эта тема или, точнее доказать, сама плотская любовь в таких традиционных жанрах древнерусской литературы, как жития или учительные слова отцов церкви и русских проповедников. Летописи и исторические повести говорили, да и то крайне редко, лишь о супружеской любви, причем в совершенно этикетных коллизиях: вдова оплакивала умершего или погибшего супруга, жена, рыдая, отдавала мужу, уходящему в поход на врага, «конечное целование». Самоубийство Евпраксии, не пожелавшей пережить любимого мужа (в «Повести о разорении Рязани Батыем»), в общем редкий для древнерусской литературы сюжетный мотив.
В произведениях Троянского цикла, напротив, немалое место занимает описание откровенно чувственной любви. Парис похищает Елену, жену царя Менелая, пленившись ее «лепотой», Медея не может сдержать своей страсти к Язону и сама назначает ему любовное свидание. Совершенно неожиданной для древнерусских литературных традиций была трактовка образа Ахиллеса. Могучий герой, которому пристали, казалось бы (по древнерусским литературным канонам), чисто мужские доблести, оказывается совершенно сраженным красотой Поликсены, юной дочери Приама. Он рыдает от переполнивших его чувств, сетует, что ему не могут помочь сил его «крепость» и его «благородная слава». Мало того, эта любовь оказывается для героя роковой: он убит в храме Аполлона, куда явился, чтобы просить согласия на брак с дочерью троянского царя.