Литературная Газета 6263 (№ 59 2010)
Шрифт:
Из документов, которые оставались на столах, Вовка узнавал имена этих людей. Он быстро научился пользоваться компьютером, а потом – электронной почтой и Интернетом, когда они появились у всех сотрудников. Иногда Вовка играл в игры – кроме «сапёра» и «косынки» на некоторых компьютерах можно было найти даже «Принца Персии» или «DOOM», – но больше всего он любил читать деловые бумаги. Язык, на котором они были написаны, был, кажется, придуман не людьми, а обитателями каких-то других пространств, умеющими слышать другие гармонии и смыслы. Это было лучше Жюля Верна, лучше грот-брам-стень-стакселей, ворвани и секстантов, лучше зюйд-оста, норд-оста,
Вовка мечтал ходить на митинги и тренинги, участвовать в коучингах, резать косты, жаловаться на плотную адженду, писать реквесты, отдавать на аутсорсинг, оставлять коллегам записки с просьбами не профакапить дедлайн. Ему хотелось брифовать креативный отдел, фоллоуапить поставщиков, бухать проводки, пролонгировать контракты, устраивать тиконфы, чарджить, бонусировать, апрувить и форкастить. Днём, когда Вовка не мог уснуть, он вёл сам с собой бесконечные диалоги на этом волшебном языке, сочинял отчёты и составлял бизнес-планы. Ему нравилось чувствовать себя частью этой вселенной, которая даже не подозревала о его существовании, но которая – Вовка почему-то знал это наверняка – уже не могла обойтись без его веры и любви. На стене своей кладовки он написал большими чёрными буквами EBITDA – слово, скрывающее в себе тайны одновременно зачатия и рождения, секстаграмматон, из которого возник этот мир.
Иногда Вовка представлял себе, как придумает какой-нибудь удивительный бизнес-план и подложит его на стол гендиректору, после чего весь офис собьётся с ног в поисках неизвестного гения. А он через пару дней, вдоволь насладившись переполохом, выйдет из кладовки, постучит в кабинет генерального и со словами: «Вы меня искали? Я тут ещё кое-что набросал», – небрежно протянет папку, полную ещё более фантастических и смелых идей. О том, что будет дальше, Вовка боялся даже мечтать. Ему просто виделось что-то большое, стеклянное и прозрачное.
Вовка провёл там двенадцать лет. Он видел, что офис, словно огромное фантастическое животное – или, точнее, словно океан, полный диковинных живых существ, – постоянно меняется. Каждую ночь Вовка убеждался, что за сутки офис стал немного другим, пусть даже никто, кроме него, не заметил бы отличия. Под столами появлялись новые туфли, на столах – новые мониторы и фотографии. Кому-то дарили новую чашку, кто-то забывал в шкафу длинный вязаный шарф. Люди увольнялись или уходили на пенсию, на их место приходили другие, принося с собой новые картинки на десктопах и новые незнакомые слова, чтобы через несколько лет тоже навсегда исчезнуть из Вовкиной жизни.
За это время он успел переоборудовать свою кладовку, заменив занавеску из линолеума почти настоящей стенкой: в офисе этажом ниже делали ремонт, и Вовка однажды ночью позаимствовал оставленный на лестнице кусок оргалита. Он научился стричься канцелярскими ножницами и, когда пришло время, бриться отломанными лезвиями ножей. Первое время Вовка переживал по поводу одежды и обуви, из которых неумолимо вырастал, но оказалось, что в офисе каждый год собирают старые вещи то ли для бомжей, то ли для детских домов, так что вскоре у него образовался неплохой гардероб. Вовка обзавёлся даже костюмом – вполне приличным, только лоснившимся в некоторых местах.
Но однажды всё закончилось. Когда в письмах и документах замелькали слова «кризис» и «антикризисный», Вовка поначалу не придал этому значения:
Несколько дней Вовка бесцельно слонялся по кабинетам, варил обнаруженные на кухне остатки риса и макарон и смотрел телевизор, стоявший у генерального директора. В новостях показывали то дерущихся с ОМОНом демонстрантов, то политиков, говоривших так спокойно и убедительно и высказывавших настолько здравые мысли, что становилось понятно: ситуация окончательно вышла из-под контроля. В городе начались погромы: улицы были перегорожены баррикадами из сгоревших машин, бизнес-центры зияли выбитыми стёклами, в бутиках лежали на полу разноцветные комья разорванных платьев.
Иногда в толпе погромщиков мелькали лица, казавшиеся Вовке знакомыми: возможно, он видел их на стенде возле кухни, где вывешивали фотографии с корпоративных праздников. Теперь они выбрасывали из окон компьютеры, топтали тонкие переговоры опенспейсов, танцевали вокруг костров из деловых бумаг и пьянели от собственной сладкой низости. То, что делали эти люди, было не просто вандализмом. Это было предательство. Клерки оскверняли свои храмы, ещё не зная, что у них никогда не будет другой веры и что умерший внутри каждого из них бог уже начал разлагаться, медленно убивая их трупным ядом.
Вовка просидел в пустом офисе почти неделю. В субботу он надел рубашку и костюм, повязал галстук, лежавший в ящике стола одного из менеджеров, отыскал свои лучшие ботинки и впервые за двенадцать лет вышел на улицу. В руке Вовка держал топор, который снял по дороге с пожарного щита. Во дворе было пусто. Пахло дымом, издалека доносились одиночные выстрелы. Щурясь с непривычки от яркого солнца, Вовка сел на крыльцо, положил топор на ступеньку и стал ждать.
* * *
Шестого июня, в четыре часа дня, во дворе старого трёхэтажного офисного здания на улице Гашека появились люди. Их было двенадцать человек, и почти все были вооружены. Командовал ими тридцатилетний автослесарь по фамилии Алтухов, а костяк банды составляли пятеро его одноклассников. Остальные были случайными людьми, прибившимися к Алтухову за неделю погромов. Перед крыльцом они остановились. Вход загораживал сидевший на ступеньках очень бледный молодой человек в костюме и ботинках, но без носков. Рядом с ним лежал небольшой ярко-красный топор.
– Ну чё, раб Матрицы, загораем? – спросил Алтухов. – В солярии солярка кончилась?
Банда за его спиной довольно заржала. Молодой человек поднял голову и посмотрел на Алтухова, но ничего не ответил.
– Оглох? – поинтересовался Алтухов, доставая из-за пояса «макаров». – Будем ушки чистить?
Бледный молодой человек вдруг вскочил на ноги – от неожиданности Алтухов даже отступил на шаг, – и с хриплым криком: «Ебитда!» – замахнулся топором, но несколько выстрелов, прозвучавших почти одновременно, отбросили его тело к двери.