Литературная Газета 6347 (№ 46 2011)
Шрифт:
На выставке представлен "разный" Митрохин, но, признаюсь, мне милее всего его натурные рисунки, в которых он запечатлел самые простые стороны бытия: дворики трёх близких ему городов - родного Ейска, Петербурга-Ленинграда и Москвы, интерьеры своей комнаты, "штучные" фрукты на столе, мороженую рыбу, цветы и травы[?]
Причём невероятное сияние его
Этот человеческий тип - артистическая творческая личность - менее всего озабочен громкими, страшными, кровавыми событиями века. Воздух "тайной свободы" даёт ему возможность творить и в 20-е, и в 30-е, и в 60-е годы, не снижая градуса отточенности, свежести, артистической изысканности. Коснулись ли художника беды эпохи? Отчасти да. В войну он потерял любимую жену. Пропал чемодан с рисунками. Исчезли дорогие для сердца вещи. Пришлось переехать в "чужую" Москву. Неизменным оставалось лишь желание работать, рисовать, что помогало преодолевать испытания.
Дмитрий Исидорович, судя по всему, привлекал к себе людей. Приятели-графики любили его изображать. На этих небольших портретах, с которых начинается экспозиция, он всегда собран, строг, напряжённо и взыскующе смотрит сквозь "аристократическое" пенсне (графические портреты В. Воинова и Г. Верейского 20-х годов). Перед нами внешне сдержанный, но внутренне страстный человек.
Сам он себя изображает несколько иначе, с весёлой иронией.
На прелестной маленькой ксилографии 1934года он запечатлевает себя этаким "скупым рыцарем", окружённым, правда, не сундуками с золотом, а стеллажами с книгами. Над одной из них, только что вынутой с полки, он жадно склонился. ("Автопортрет в интерьере. (Книги)".)
Может, он "книжный червь", которому, кроме книг, ничего не надо? Он и впрямь любил книги, собирал библиотеку, прекрасно книги оформлял. Но откуда же в его графике столько сока жизни, столько любви к обыденности, столько поэзии мелочей?
С более позднего графического автопортрета (1948), помещённого на обложку прекрасно изданного каталога, он и вовсе угрюмый старый брюзга в больших очках, словно у слепого.
И тут он на себя наговаривает! Я уже писала, что его поздние рисунки не менее светоносны, чем ранние, лишены сухости и старческого напряга.
В одной из телепередач режиссёр Пётр Фоменко сказал, что у каждого человека кроме обычных пяти чувств имеются ещё какие-то свои. У Дмитрия Митрохина точно были какие-то неведомые нам чувства - что-то вроде "парапсихологического" проникновения в "душу" предметов "малого" мира, понимание их личностных, индивидуальных проявлений и интенций. Мира плодов, цветов, рыб, склянок и прочей "ерунды".
На листах бумаги с отчётливой изысканностью японской гравюры, но также с невиданным российским напором изображаются "лица" фруктов, трав, орехов, рыб, их непростые индивидуальности, их сложные отношения друг с другом.
"Ананас
На рисунках ничего лишнего, всё просто, минималистично, а завораживает!
Автор любит контрасты. Рисунок "Яблоко и перочинный нож" (1963) даёт нам ощутить сквозь пылающую красную кожуру яблока его "мякоть", контрастирующую с гладкой "стальной" поверхностью ножа.
Акварель не растекается, а лепит форму, передаёт фактуру, плотность, твёрдость, проницаемость или непроницаемость предметов. Передаёт невероятную энергетическую заряженность этого "малого" мира.
А прозрачная сочность митрохинских виноградных гроздьев! А твёрдая шершавость его грецких орехов, некогда меня покоривших!
А рыбы (вероятно, мороженые, из соседнего магазина), наделённые характерами! Морской окунь - безнадёжный фаталист с мелким телом и мрачным провалом глаза. А щука с её извилистым хребтом, диагональю рассекающим лист, напоминает торпеду - острая, язвительная, злая.
Самое простое, простейшее под рукою мастера становится драгоценным, неким лирическим отпечатком "мировой гармонии", говоря высоким слогом.
Не могла оторваться от маленького пейзажа 1928года "Ленинград. Кронверкский сад", где, в сущности, ничего нет. Три смазанные человеческие фигурки, голые зимние деревья с "нервными" извилистыми ветками, уходящая вдаль перспектива с виднеющимися домами. Ничего нет, а сердце замирает, так это всё безошибочно точно, просто, человечно увидено и запечатлено.
В поздние свои годы художник мог с такой же поэтической простотой запечатлеть и бесконечную стройку, увиденную из окна на Беговой ("Стройка на Беговой", 1958), и скромный уголок интерьера ("Уголок у окна", 1965), и аптечные пузырьки, скопившиеся на столе ("Аптечное стекло", 1965).
В сущности, своей графикой художник пропел гимн человеческому миру в самых домашних его проявлениях, миру, который, оказывается, и в самом деле создан "хорошо".
Вера ЧАЙКОВСКАЯ
«Не за то, что тенор или бас…»
«Не за то, что тенор или бас…»
КНИЖНЫЙ
РЯД
Об актёрских мемуарах, и не только