Литературная Газета 6448 (№ 5 2014)
Шрифт:
закрытые палатки у обочин.
* * *
ожидание поезда – вечное, разрывное.
перестук в большом отдалении слышен, вроде.
кто-то сверху давно оставил тебя в покое
помирать среди разрастающихся угодий.
сеять доброе, печь горшки, умножать благое,
но при этом только и делать, что побираться.
правда, бьётся чужое, выгнутое, литое –
отыщи его на дне выездного ранца.
отряхни от крошек, вытри от жирных пятен,
чтобы
лишь тогда исход станет памятен и приятен.
ты поймёшь, что я давно уже всё решила.
* * *
пять свечек в торте, новый друг пришёл.
коленки обе содраны, разбиты,
и дальше будет – очень хорошо.
и радость жить читается в улыбке.
потом зима, за школой – институт.
за первой блажью первая ошибка.
«вдруг мать узнает, как его зовут?
теперь боюсь» – читается в улыбке.
со старым другом, разбирая шкаф,
раскладываешь фото и открытки.
вы пьёте водку с ним на брудершафт,
а всё же фальшь читается в улыбке.
и вдруг банкет. он вроде бы смешно
торжественный – ни пауз, ни заминки.
но входит кто-то, как в немом кино,
и пустота читается в улыбке.
* * *
меня зачали в купленном СВ,
где бурой вязью – тени на стене.
фонарный свет, раскачиваясь, рос.
и мамин профиль – прерафаэлит.
погоду я не помню, говорит,
а помню только стук ночных колёс.
тянуло перегаром и смолой
из ресторана рядом, но покой
угадывался остро – ликом прост:
захватывали мягкие тиски
и, будто на качелях, понесли
до крайней высоты – до самых звёзд.
Елена СЕМЁНОВА
Цветы водосбора
Оплакавши жаркую пору,
Тоскует сентябрь, уходя,
Но пахнут цветы водосбора
В сиреневой дымке дождя.
Но зелень врывается в ставни,
Стараясь поведать вдогон
О чём-то заветном, о главном,
Чего ты был в жизни лишён.
И диво – полны хлорофилла,
И в строгости ясной правы,
Растут у реки что есть силы
Наивные листья травы.
И хочется выйти в предзимье,
Оставить уютную клеть,
Чтоб так же доверчиво с ними
Под небом осенним шуметь.
Осень в Синькове
Пришло – не затоптать, не вымарать,
Не вычеркнуть заветных строк –
Трава как волосы кикиморы
И
И мокрость веточки рябиновой,
Дрожащей прямо возле глаз,
И слой земли раскисшей, глиновой,
Что под ногами запеклась.
И тихий, мерный ход истории,
Где редкий дождь и блеклый свет,
Где даль в глаза течёт как море и
Тебя самой – как будто нет.
Ну и дорога – грусть заплечная,
В овраге шина у мостка...
И, как смола густая, вечная,
Непреходящая тоска.
Лес
Сбилась душа с маршрута,
Вышла на встречную полосу –
Стало темно и смутно,
Ветер шепнул – не бойся!
Видишь – деревья босы,
Хмуры, мрачны и наги –
Но ведь любые особи
К свету идут сквозь овраги.
Свет на поляны, веси
Льётся с высшего яруса,
Только сигнал дай – взвейся
Сердца хлопучим парусом!
Там, где мелькнёт усмешка
Закоренелого циника,
Будет тюрьма и вышка
Водка, аптека, клиника...
Так, нашептав на уши,
Ветер свистнул и канул –
Лёгкою тенью в душу,
В сердце тяжёлым камнем.
Детство
Был сон, в нём чашка со щербинкой
Столь отрешённо на окне
Стояла и простой картинкой
Напоминала детство мне:
Тот быт, прилипчивый до дрожи,
Растаявший, как сладкий сон, –
Сквозная вешалка в прихожей
Молочно-белый телефон.
Уютный круглый стол в гостиной,
Она же спальня, кабинет,
И полотёр – прибор старинный,
Каких в помине нынче нет.
Бутылка с вязкою мастикой,
Что в умывальник пролила,
И как, боясь расплаты, крика,
Прихода бабушки ждала.
Окошко, что из кухни в ванну –
Чтобы подглядывать туда,
Пусть всё от пара в нём туманно
И непроглядно, как слюда.
Тот мир, мерцающий, особый,
Летящий в незаметье дней,
Не называла я хрущобой,
Узнала слово лишь поздней.
И вот сегодня чай упрямо
Из чашки со щербинкой пью,
Чтоб не предать и на полграмма
Ту бытность детскую мою.
Андрей КОРОВИН
Рождество в Топловском монастыре
Наташе Мирошниченко и Серёже Ковалю
в январских небесах