Литературные беседы. Книга вторая ("Звено": 1926-1928)
Шрифт:
Задетый в статье Цветаевой журналист и критик Александр Александрович Яблоновский (1870-1934) отозвался грубым фельетоном «В халате», в котором сравнивал «домашнюю бесцеремонность» Цветаевой с манерами Вербицкой:
«На литературном горизонте нашей эмиграции я обнаружил еще одну г-жу Вербицкую, да еще, так сказать, в издании дополненном и исправленном <…> Г-ну Адамовичу, бедному критику из "Звена", досталось так, что до зеленых веников помнить будет.
"Не может быть критиком!"
"Не смеет быть критиком!"
"Кого я слушаю".
"Для
'Ты мне не судья!"
Я, впрочем, совсем не имею в виду защищать г. Адамовича и просовывать свои пальцы между этих дверей — пускай г. Адамович сам отбояривается, как знает <…> Когда вы прочитаете непринятые стихи, то невольно убедитесь, что г. Адамович прикован к "позорным столбцам" совершенно напрасно. Стихи – действительно плохонькие и уже во всяком случае не такие, каких можно было бы ждать от “тридцатилетней, значительной, своеобразной и прекрасной” г-жи Цветаевой.
Это непонимание меры вещей, это отсутствие чутья дозволенному и недозволенному заходит у г-жи Цветаевой так далеко, что, познакомивши читателей со своим возрастом, со своей наружностью и со своими "врагами" (Адамович!), она сочла за благо довести до общего сведения и о своей денежной наличности:
– Чего же я хочу, когда по свершении вещи сдаю вещь в те или иные руки?
– Денег, друзья, и возможно больше.
Признаюсь, я не понимаю, для чего это пишется.
Если к сведению г. Адамовича, то ведь это бесполезно: он человек жестоковыйный и может "вещь" возвратить. А нам, читателям, зачем это знать?
Не понимаю я и "высокого стиля" г-жи Цветаевой.
Толстой, когда окончил "Войну и мир", говорил:
– Вот и написал роман.
И Пушкин, когда поставил точку к "Евгению Онегину", говорил:
– Ну, слава Богу, кончил.
А г-жа Цветаева говорит:
– Свершила вещь, но Адамович не принял.
<…> Признаюсь, если бы я имел право давать советы г-же Цветаевой, я бы сказал:
Хотите просить прибавки — просите. Но ни лавочника, ни квартирную хозяйку не выносите на «позорные столбцы» вашего журнала. Во-первых, это бесцельно, а, во-вторых, это очень утомительно для читателя. Да и не так, сударыня, деньги делаются.
Если хотите денег — "свершите вещь", но не несите к Адамовичу, а отдайте в "Благонамеренный" — там все съедят» (Возрождение. — 1926. — 5 мая, № 337. — С. 2).
П. Б. Струве посвятил «Благонамеренному» свою очередную статью из постоянной рубрики «Заметки писателя», назвав ее «О пустоутробии и озорстве»: «Грешный человек, г. Адамовича я не читал, но, познакомившись с ожерельем его суждений, нанизанных г-жой Цветаевой, я впал в уныние.
Но уныние вызывает у меня и то, что пишет сама Цветаева. И то и другое огорчительно не потому, что бездарно, а потому, что совсем безнужно.
Именно – предметно безнужно, при известной личной одаренности самих пишущих».
Наибольший протест у него вызвало стихотворение Цветаевой. П. Б. Струве заявил, что «это литературное произведение беспредметно и не только невнятно, но и прямо непонятно, а потому безнужно. Почти так же или более безнужно, чем суждения г. Адамовича о Пушкине, Гоголе, Фете, Брюсове, нанизанные г-жой Цветаевой и производящие удручающее впечатление каких-то развязных… глупостей, изрекаемых неглупым человеком» (Возрождение. — 1926. — б мая, № 338. — С. 3).
В том же номере «Возрождения», где была напечатана статья Струве, журналист А. Ренников (Андрей Митрофанович Селитренников (1882-1957)) опубликовал написанный в виде письма к мальчику «Маленький фельетон: Ответ Косте», в котором также задел Цветаеву: «Оказывается, не только взрослые люди очень обидчивы <…> Теперь, Костя, два слова о твоих стихах. Стихи, вообще, недурные, звучные, современные. Жаль только, что в рифмах ты слишком сильно подражаешь Марине Цветаевой. Не надо. Например, слова "люблю" и "уйду" можно рифмовать только в случаях крайней необходимости, когда спешно издаешь сборник или неожиданно читаешь стихи в Союзе молодых поэтов. Но к чему это тебе?» (Возрождение. — 1926. — 6 мая, № 338. — С. 5).
В газете «Дни» на второй номер «Благонамеренного» появилась рецензия В. Познера под названием «Сжигальщики и сжигаемые»: «Статья М. Цветаевой "Поэт о критике" при поверхностном чтении кажется некоей profession de foi. Потом убеждаешься, что это не так. М. И. Цветаева, очевидно, думает, что критики при поэте нечто вроде тех птичек, которые чистят зубы крокодилам. Поэтесса не предполагает, что критика – искусство, поэзии не подчиненное, что критики вовсе не должны рассказывать авторам что бы то ни было (подобно ученикам, отвечающим урок: все прочел? ни строки не пропустил? запомнил?).
Вся статья построена на утверждениях, требующих доказательств. Так, мы узнаем, что критик должен быть "пророком" и "судьей", обязательно непогрешимым. Таким образом, критику заказано даже сомневаться. Говоря кратко, автор требует от всех критиков, чтобы они были, до крайней мере, Сент-Бевами. Критики снисходительней и не требуют от поэтов стихов, равных пушкинским.
В приложении к статье даны цитаты из "Литературных бесед" Г. В. Адамовича за 1925 год. Это вызывает общее недоумение: во фразах, приведенных М. И. Цветаевой, внимательный читатель не найдет больших противоречий или ересей. В отрицательной оценке этой совершенно ненужной части статьи талантливой поэтессы сошлись единодушно люди самых разных взглядов» (Дни. — 1926. — 16 мая, № 1007. — С. 4).
Последним по времени откликом современника можно считать статью бывшего редактора «Благонамеренного» Дмитрия Алексеевича Шаховского, позже архиепископа Иоанна Сан-Францисского (1902-1989), отношение которого к давнему скандалу отразилось уже в самом названии: «Поэт критики (Памяти Георгия Адамовича)». Не публиковавшаяся при жизни, она сохранилась в архиве владыки и была напечатана Е. А. Голлербахом совсем недавно в приложении к переписке Адамовича и архиепископа Иоанна Сан-Францисского (Russian Studies. Ежеквартальник русской филологии и культуры. — СПб., 1996. — Т. П. — № 2. — С. 265-268).