Лиза мне в паспорт
Шрифт:
– Это что же получается? Обед нам готовила твоя девушка?! – всплескивает руками моя мамуля. – Вот это номер! Считай, экзамен на хозяйственность сдан на пятерку! А я всегда считала, что женщина должна уметь готовить хотя бы чуть-чуть… – Потом она поворачивается к домработнице и продолжает гораздо более резким тоном: – Евдокия, позаботьтесь, чтобы остальное было приготовлено без участия нашей гостьи и отныне следите, кому вы что приказываете! Вы бы ее еще полы мыть заставили, право слово…
– Лизочка, пойдемте, – тут же берет ее под руку мой отец и отодвигает стул рядом
– Прямо удивительно! – вторит ему мать и тоже садится за стол. – Вы по профессии повар?
– Нет, просто люблю готовить…
– Но это профессиональная работа! – подмечает мама.
– Научили в приемной семье, – улыбается Лиза.
И тут ей от маменьки прилетает новый вопрос:
– Лизонька, вы – сирота?
– Не совсем…
– Что значит «не совсем»? – невольно хмурюсь.
– Мой отец жив, но он лишен родительских прав… – честно отвечает она.
– Какой-нибудь алкаш, да? – спрашивает Артём.
«Надо же, а братец весь в меня, тоже умеет зачтено ляпать не к месту!» – почти горжусь, хотя меня уже некоторое время не покидает желание его придушить.
– Не совсем… – снова отвечает Лиза и отчего-то резко грустнеет.
Глава 7. Горох
Тогда же:
Лиза
– Лизонька, почему твоего отца лишили родительских прав? – вдруг спрашивает у меня Мария Олеговна, мать Влада.
Этот вопрос словно бьет хлыстом, такой он болезненный.
И ведь сама во всем виновата, никто за язык не тянул, могла смолчать. Тем не менее не смолчала. Теперь уже каждый член семьи Чаадаевых поворачивается в мою сторону и ждет ответа, а я не знаю, что им сказать.
«Дебилка и мямля…» – тут же воскресает в моей голове образ некогда любимого отца. Он и правда был любим, пока была жива мама, а потом испытывать к нему это чувство стало просто невозможно.
Тут же начинают ныть колени, и я непроизвольно прикрываю их руками. Это фантомная боль, у меня не осталось никаких видимых травм с тех времен. Но стоит вспомнить последние два месяца жизни с отцом, как ноги начинают ныть с такой силой, что хочется забиться в уголок и рыдать.
Я словно проваливаюсь в яму воспоминаний и ежусь от боли, к сожалению, на тот момент совсем не фантомной. Последний год моей жизни с отцом был самым ужасным. Кажется, с тех пор, как мне стукнуло двенадцать и у меня начала расти грудь, он меня возненавидел даже больше прежнего, если это вообще возможно. Злоба исходила от него волнами. Он придирался ко всему, абсолютно ко всему, что бы я ни делала, а учитывая, какой неуклюжей я становилась в его присутствии из-за нервов, долго ждать повода для наказания было не нужно.
Затрещина, ремень, стояние в углу – всё это и много больше довольно часто практиковалось в нашем доме. Но в один прекрасный день он прочитал где-то статью о волшебной пользе гороха.
«Это лучший способ корректировать поведение самого непослушного чада. Ребенок вам потом спасибо скажет!» – цитировал мне статью
Как же я ненавидела автора этой проклятущей статьи! Какие только пытки ему не выдумывала! Очень надеюсь, что его тоже ставили на горох и он часами изнывал от боли и бессилия. Как по мне, нет на свете более ужасного наказания. Его не заслуживает даже самый непослушный ребенок на свете.
Еще тогда, будучи подростком, я для себя решила – ни за что не буду так наказывать своего ребенка! Как бы ни повернулась жизнь, сумею его защитить от подобной жестокости. Костьми лягу, но не позволю никому его обижать – и сама ни за что не обижу.
Стояние на горохе в первые полчаса – ад, вторые полчаса – кромешный ад, третьи полчаса – все пытки ада вместе взятые. Во время этого жуткого наказания у меня тряслось всё, сводило каждую мышцу, пот лился градом, а больно было так, что хотелось рыдать в голос, но рыдать-то как раз было нельзя, за это добавлялось время. Отец лично проверял, правильно ли я стою. С садистским выражением лица сидел в стороне и следил за тем, как я страдаю, а мне хотелось орать: «За что, папа? За что?!» Я до сих пор не понимаю, почему он так надо мной издевался.
И всё же первое стояние на горохе – цветочки по сравнению со вторым. Тогда ты уже знаешь, что тебя ждет, понимаешь, как тебе будет больно и паршиво, знаешь, как долго потом будут болеть ноги, сходить синяки. А самое ужасное – прошлые ведь еще не зажили! Прошло слишком мало дней…
Я умирала в том гороховом углу, а потом выла от боли в своей комнате. Пытки продолжались не одну неделю, пока однажды на физкультуре мои колени не заметил учитель. Он спросил меня, как я получила такие ужасные синяки, а я возьми да признайся. Отец угрожал жуткой расправой, говорить было нельзя, но я не смогла промолчать.
Тот день стал для меня началом новой жизни. Потом детдом, приемная семья, жизнь практически без боли. И уже одно это казалось мне прекрасным.
Но вопрос «почему моего отца лишили родительских прав» всегда выбивал меня из колеи. Я до конца жизни не забуду те гороховые недели, хотя именно из-за них я наконец обрела некое подобие свободы. Не знаю, что бы со мной было, останься я с ним, и не хочу знать. Тот горох до сих пор снится мне в кошмарах.
Но как я могу рассказать Чаадаевым о том, что мой биологический отец – садист? Люди свято верят в поговорку: «Яблоко от яблони недалеко падает». Сейчас, может, и пожалеют, но выводы свои сделают. Кроме того, мне не нужна их жалость, мне бы любви… хоть немножко!
Не хочу, не могу, не буду говорить…
Их семья словно сошла с обложки журнала. Мать Влада – красивейшая женщина, несмотря на то, что ей должно быть за сорок. Мягкие черты лица и почти ни одной морщинки, идеальный макияж, всё еще стройная фигура, элегантная одежда, прическа – волосок к волоску. Она полна достоинства и будто светится изнутри. Отец мне понравился еще со дня знакомства. Он кажется умным, надежным и на первый взгляд совсем не жестоким. Брат… ну, он просто еще очень юн. Сам же Влад… Я его так сильно люблю, что от этой любви всё внутри меня дрожит и сжимается.