Логопед
Шрифт:
— Нет, — честно ответил Заблукаев.
— То-то, — удовлетворенно сказал человек. — А был бы логопед — сейсяс бы тебя там в ласход. Это, товались, нынсе плосе плостого. Потому как — влаги!
— Мне бы паспорт, — напомнил Заблукаев.
— Это сейсяс, — неспешно произнес человек, копаясь в ящиках стола. — Это мигом. Главное, стобы от лезима был постладавсий. А так — милости плосим. Нам нынсе все плофессии нузны. Заполни-ка анкету.
В графе «профессия» Заблукаев с чистым сердцем поставил: «Учитель». Посольский человек, прочтя это, еще больше его зауважал.
— Где зе ты плятался, уситель? Нам
— Вот я и еду, — просто сказал Заблукаев.
— Тебе бы самому язык поплавить, а так — уси, кого хосесь, — делился наблюдениями человек. — А то лесь у тебя, товались, больно колявая. Ну, да глаздане тебя влаз поплавят. Налод у нас тепель сознательный.
— Я знаю, — произнес Заблукаев.
— Кого усить-то будесь? — с интересом спросил человек.
— Всех, — сказал Заблукаев правду.
Закрытие «Правила» было встречено эмигрантской прессой дружным хохотом. Немногие нашли в себе разумение дать трезвую оценку деятельности заблукаевской газеты. Большинство интересовалось другим — чем теперь займется бывший редактор. На эту тему было придумано даже несколько анекдотов. Но Заблукаев затих и на людях не показывался, и вскоре шумиха улеглась.
А виновник ее в это время тихо готовился к отъезду. Бывшие сотрудники об этом знали, и целая небольшая скорбящая очередь выстроилась к дверям его квартиры, чтобы отговорить его от опасной затеи. Скорбели близкие от того, что Заблукаев уговорам не поддавался. Он, как было всем заметно, уже все решил. Особенно странно он реагировал на предупреждения о грозящей ему на родине гибели: здесь он начинал говорить о каком-то заветном слове, о том, что никто нынче не читает старых книг, и тому подобное.
Уезжал Заблукаев поздней осенью. Выпал первый снег, что показалось ему символичным: снег встречал его приезд и теперь провожает его обратно. Как и тогда, с собой у Заблукаева был старый чемодан, набитый рукописями и гранками. Бумаги Горфинкеля и редакционный архив он передал в один заокеанский университет и с собой взял только то, что пригодится ему в царстве победившего Языка. Провожали его самые близкие — бывшие сотрудники его редакции. Со всеми он сердечно обнялся, а потом вошел в вагон..С перрона было видно, как он по коридору прошел в свое купе, помахал им из окна, сел и задернул окно занавеской. Они ждать не стали и потихоньку разошлись.
А поезд вскоре тронулся. В нем ехало немало возвращающихся на родину. То были разные люди, но все они считали, что смогут пригодиться новой власти. Один Заблукаев ехал на войну.
«Я везу тебя с собой, — думал он, глядя на свой чемодан с рукописями. — Здесь ты погибнешь. Сейчас ты всего лишь клочок, но ты вырастешь. Надо только донести тебя до них. Только донести».
Поезд равномерно преодолевал пространство. Европа оставалась позади. А Заблукаев тем временем думал, в какую школу его назначат, с чего он начнет свой первый урок, какой класс ему дадут. Он мыслил начать свою деятельность со школы. Да, именно так: начинать следует с низов. И между делом неутомимо искать единомышленников и единоязычников. Такие там еще остались, он в этом не сомневался.
Пересекли границу.
Беспощадный снег, обещание долгой зимы, которую суждено пережить не всем, одолевал онемевшую
ГВАВА ПОСВЕДНЯЯ
Четыре месяца, проведенные под домашним арестом, сделали Рожнова другим человеком. Вначале он просто не поверил в то, что его и других высших логопедов посадят под замок, точно обыкновенных преступников: ведь они сразу заявили о своей готовности помогать новой власти. Рожнов всячески подчеркивал свои заслуги: он и речеисправительную службу вывел на чистую воду, что привело к ее упразднению, и вообще много сделал для того, чтобы дать народному языку дорогу.
Однако на новые власти это не произвело особого впечатления. Они были заняты подготовкой к выборам, к войне со всеми, кто встанет у них на пути, а потому распорядились по-простому: поместить под домашний арест до выяснения. А поскольку после выборов времени на выяснение ни у кого не осталось, Ирошников, Рожнов и другие члены бывшего Совета логопедов просидели под замком до того дня, когда тарабарские войска в результате двухдневных боев взяли столицу под окончательный контроль.
Вестей от сына не было. Андрей сразу же записался добровольцем в части Страхова. С родителями он успел попрощаться — коротко обнял отца, долго обнимал и утешал мать. Страшная война отдалила сына от них, но и сделала в тысячу раз роднее. Юрий Петрович горько сожалел о том, что как отец не сделал первыого шага, не приблизился к сыну. А теперь могло быть слишком поздно.
Им уже приходилось прятаться и дрожать. И до этого в городе бывало неспокойно, где-то стреляли, доносились взрывы. Особенно страшно было по ночам, когда оглушительные пулеметные очереди за окном вырывали их из сна и бросали на пол в бессильном страхе. Но эти два дня тарабарского штурма были особенно ужасны. Весь город стонал и трясся от взрывов. На соседней улице шли бои с применением тяжелых пушек и бронетехники: тарабары, не щадя зданий и мирного населения, вышибали лингварских дружинников из жилых домов. От несмолкаемых взрывов Рожнов и Анна Тимофеевна почти оглохли. Стекла в их доме были давно разбиты. Время было теплое, но они все равно заткнули окна подушками — от осколков. Они были уже научены.
Их бессменный охранник, старый тарабар по фамилии Казлинин, во время боев ушел куда-то и не вернулся. Этот Казлинин здорово допекал их. В спокойные дни он сидел на пороге дома и зазывал в приоткрытую специально щель:
— Логопед! Эй, логопед!
— Чего тебе? — отвечал Рожнов поначалу, еще не зная, и тогда Казлинин говорил одно и то же:
— Логопед, подали мне велосипед! — и заливисто хохотал. Казлинину это казалось очень смешным. Он был простой человек, свято верящий в то, что при Тарабрине «плостому налоду» было бы хорошо, а логопеды взяли и удушили Тарабрина.
— Логопед, ты зачем Талаблина убил? Логопед! А, логопед? Ты зачем Талаблина убил?
И так без конца. Рожнов и Анна Тимофеевна сразу заметили, что Казлинин куда-то делся, но выходить было опасно: на улицах шли бои, и даже сюда, на тихую их улочку, временами залетали свистящие шальные пули. Связь отсутствовала, они не знали, что с другими логопедами, что с Ирошниковым, и поэтому решили остаться дома и дождаться затишья.
Когда оно наступило, Рожнов твердо сказал:
— Пойдем, Аня!