Лондон. Биография
Шрифт:
В них ощущение нестройного нагромождения соединяется с переживанием тайны – чего-то живого и неведомого, лежащего в самом сердце городской жизни. Сходное впечатление производят гравюры Гюстава Доре, изображающие доки, где возчики, носильщики, матросы и рабочие представлены темными, безымянными фигурами неких служителей лондонского торгового культа. На складах и таможенных зданиях обычно лежит сеть темной штриховки или контрастная светотень, на переднем плане доминирует густая мрачная чаща мачт, парусов и снастей. Судорожными бликами отсвечивает темная вода, «черная от угля, синяя от индиго, бурая от приливов, белая от муки, пурпурная от вина, коричневая от табака». Таков был цветовой спектр, который Доре с первого же взгляда признал «одним из великих аспектов вашего Лондона». Его гравюры приводят на ум образы все того же Пиранези; оснастка судов, брусья, канаты, мостки, доски – все это, соединяясь, создает картину грандиозной сумятицы. «Разгрузкой огромных судов занят
Поскольку доки прослыли одним из чудес света, осмотреть их считали своим долгом многие путешественники. Нужно было обзавестись рекомендательным письмом начальнику дока, затем на одном из причалов нанять лодку, и – вперед, пользуясь течением отлива. «По обе стороны видны стоящие на якорях суда – много голландских, датских, шведских (полагаю, с лицензиями) и много американских». Это из дневника одного француза, посетившего Лондон в 1810 году. В 1787 году о том же писал заезжий немец: «Здесь кипит неустанная деятельность, здесь стоит неумолчный шум и людской гомон… обширные пристани, большие великолепные склады, похожие на дворцы». Гость заметил также, что «загородные приятности, находящиеся довольно близко, кажутся бесконечно далекими». Поскольку эти «приятности» Гринвича и Грейвсенда тоже располагались на Темзе, их словно бы стирало само наложение на реку городской торговой машины. Князь Герман фон Пюклер-Мускау, побывав в доках в 1826 году, признал свое «изумление и некий благоговейный страх при виде английского величия и могущества… Здесь все колоссально по размаху… сахару довольно, чтобы насластить весь окрестный водоем, рому довольно, чтобы напоить допьяна половину Англии». Он мог бы добавить, что в год сюда доставлялось девять миллионов апельсинов и двенадцать тысяч тонн изюму. Перед доками странствующий принц посетил исполинские пивоварни, после них отправился в паноптикум. Лондонские зрелища сливаются в некую единую фантасмагорию, бросающую вызов естеству.
История доков находится в центре коммерческой истории Темзы XIX и XX столетий. Это история приречной магистрали, действовавшей 150 лет. По Коммершл-роуд, по Темз-стрит, по десяткам выходящих к реке узких улиц двигались всевозможные повозки и фургоны. Майлз-лейн, Дакс-Фут-лейн и Пикл-Херринг-стрит были полны стука колес, лошадиного ржания, грохота подъемных машин, людских голосов, железнодорожных гудков. На берегу кипела коммерческая деятельность, фабрики и склады подходили к воде так близко, как только было возможно, причалы, пристани и мельницы пульсировали от избытка людской жизненной энергии. Выше по реке, между Саутуоркским мостом и мостом Блэкфрайарс, береговые виды становились несколько иными: склады и дома здесь были более старые и обветшалые. Узкие и кривобокие, они клонились к реке, а разделяли их маленькие проулки, по которым с берега везли в город мешки и бочки. У Ладгейта взору открывалась огромная паровая мельница, противоположный берег оброс фабричными трубами всевозможного калибра. Река поистине была коммерческой авеню с торговыми зданиями по обеим сторонам.
Но существовал на Темзе и менее серьезный бизнес. До Гринвича, Грейвсенда, Рамсгейта и Маргейта ходили полупенсовые, пенсовые и двухпенсовые пароходики. Курсировали дуврский, булонский, остендский и рейнский пароходы; каботажным судном можно было добраться до Ипсуича, Ярмута и Халла, пароходом – до Саутгемптона, Плимута и Ландз-энда. Более медленные суда с оркестриками на борту плавали до Кью, Ричмонда и Хэмптон-корта.
Чуть поодаль от береговой линии действовало великое множество коммерческих предприятий, зависимых от реки и ее приливов, – верфи, матросские гостиницы и питейные заведения, склады судовых припасов и принадлежностей, лачуги грузчиков, яблочные лотки и устричные лавки. Реку, таким образом, густо окутывала уличная жизнь с ее зрелищами и звуками: вот компания матросов, прикативших в кебах, устремляется в пивную; вот зеваки глазеют на сломавшийся посреди улицы фургон; отдаваясь эхом от стен и моста, звучит болтовня горожан с их особыми словечками и шуточками.
В 1930 году лондонский порт и доки были источником заработка для ста тысяч человек и пропускали через свои семьсот акров площади тридцать пять миллионов тонн груза; действовало, кроме того, почти две тысячи речных пристаней. В тот же период по берегам Темзы, точно отдавая дань почтения ее древнему промышленному прошлому, группировались предприятия таких отраслей индустрии, как газовая и пищевая; другие предприятия – в частности, лесопильные и химические – действовали вдоль Риджентс-канала и реки Ли, используя их как пути к Темзе и от нее.
В следующем десятилетии речной бизнес был интенсифицирован благодаря новым способам
Доки ныне умолкли, и на памяти одного поколения величественные постройки начала XIX столетия превратились в зону запустения. Ост-Индский док закрылся в 1967 году, Лондонский и Сент-Кэтрин – два года спустя. Вест-Индский док продержался до 1980 года, но затем создалось впечатление, что район навсегда распрощался с былой своей деловитой, активной жизнью. Экономика Ист-энда была серьезно подорвана, безработица достигла очень высокого уровня. И тем не менее всего десять лет спустя из этой опустошенности возникли сияющие небоскребы и переоборудованные склады, образовавшие «Доклендс». В очередной раз проявился закон распада и возрождения, лежащий в основе лондонской жизни. Как сказала о Темзе миссис Кук в «Больших и малых улицах Лондона» (1902), «ничто так не губит памятники минувшего, как энергия; ничто так не вымарывает старину, как новизна».
Где раньше была пристань Сент-Кэтринз-уорф, теперь отель и всемирный торговый центр; по крайней мере второму из этих зданий самое место у древней реки, чьи воды две тысячи лет несли бремя мировой торговли. Возрождение других здешних территорий шло подобным же образом, однако крупнейшим проектом из всех было преобразование участка между мостом Тауэр-бридж и Ширнессом, получившего название «Коридор восточной Темзы». В XXI веке таинственная способность деловитой Темзы привлекать деньги и усилия предприимчивых людей отнюдь не уменьшится. Постройка громадных коммерческих зданий на Айл-оф-Догс сравнима лишь с созданием на этом самом месте Вест-Индского дока; в обоих случаях – что в 1806, что в 1986 году – налицо был мощнейший размах инициативы. В типично лондонской манере оба гигантских предприятия финансировались из частных деловых источников при весьма умеренной и осторожной общественной поддержке в виде налоговых льгот, и в обоих случаях потребовались новые транспортные системы. Городская железная дорога Доклендс по своей протяженности и характеру вполне может сойти за созданный в конце XX века эквивалент Коммершл-роуд. На западной набережной Брансуик-дока, построенного в конце XVIII века, стоял громадный, примерно в 120 футов высотой, кран для подъема мачт, много лет господствовавший над районом и служивший символом морской торговли и морского владычества Лондона; ныне небоскреб Канари-уорф, стоящий совсем недалеко, сходным образом прославляет коммерческое могущество. Темза струится мимо, то мягко, то мощно, в зависимости от приливных течений, и темная ее песнь еще не допета.
Глава 58
Темная Темза
Издревле она была рекою мертвых, которой вверялись тела усопших. Из-за обилия черепов, найденных близ Челси, этот участок окрестили «нашей кельтской Голгофой». О другом отрезке Темзы Джозеф Конрад сказал: «Здесь тоже было одно из темных мест земли». Само название реки происходит от докельтского tamasa – темная река. Можно ли сбросить со счета такое обилие обстоятельств и ассоциаций? Ведь и в нынешние времена многим одиноким и несчастным людям хочется стоять у этой реки и смотреть в ее неспокойные глубины. В 1827 году Генрих Гейне писал о черной тоске, накатившей на него однажды в предвечерние сумерки, когда он смотрел на Темзу с моста Ватерлоо. «На память мне приходили печальнейшие из историй».
С рекой таких историй связано много, чему свидетели – морги на ее берегах. Сюда доставляли тела тех, что были, как говорилось в расклеенных повсюду объявлениях, «найдены утонувшими». Обнаруженные за неделю три-четыре трупа самоубийц или жертв несчастных случаев клались на полки или в деревянные ящики и ждали там посещения должностных лиц – бидля и коронера. Гейне продолжал: «Меня охватила такая душевная боль, что из глаз полились жаркие слезы. Упав в Темзу, они поплыли в могучее море, которое уже поглотило великие потоки людских слез и осталось к ним совершенно равнодушным». Он имел все основания сказать, что потоки слез поглотила сама река. Сборщики платы за проезд по городским мостам славились тем, что охотно рассказывали о самоубийцах – сколько их было, как трудно их остановить и как трудно их найти после прыжка. Река в этом смысле может стать подлинным символом лондонского гнета. Она безвозвратно уносит все надежды и чаяния жизни – или возвращает их фатально переменившимися.
Об этом свидетельствуют речные берега, где встречаются лондонский камень и вода, где они длят вековые свои объятия, где вперемешку лежат обломки судов и городской мусор; здесь мы находим листы металла, гнилые доски, бутылки, банки, золу, обрывки каната и куски дерева, чье назначение и происхождение установить невозможно. Река действует и на сам материальный состав города; Диккенс в «Нашем общем друге» приводит примеры «пагубного действия воды»: «окислившаяся медь, гнилое дерево, изъеденный камень, зеленый влажный осадок».