Лорд Престимион

Силверберг Роберт

— Престимион, почему ты незаметно сбежал? Уж конечно, не для того, чтобы поглазеть на подарки. Поклонение вещам никогда не было отличительной чертой твоей натуры.

— Это прекрасные и любопытные вещи, — упрямо возразил Престимион.

— Несомненно. Но сейчас тебе следует переодеваться к вечернему пиру, а не слоняться в одиночестве по этому хранилищу странностей. И произнесенные тобой несколько минут назад необычные слова — это крик боли, горькой жалобы. Я пытался забыть о них — как о некой странной, аберрации этого момента, но они не выходят у меня из головы. Никогда

не думал, что услышу от тебя подобные вещи. Ты теперь корональ, Престимион! Это вершина честолюбивых устремлений любого мужчины. Ты будешь править миром и нежиться в лучах славы. Этот день должен быть самым прекрасным в твоей жизни.

— Да, должен быть.

— А ты удаляешься в этот мрачный зал, предаешься в одиночестве унылым мыслям, развлекаешься этими глупыми, красивыми побрякушками в момент своего величия, ты протестуешь против собственной королевской власти так, словно это проклятие, которое кто-то наслал на тебя…

— Мимолетное настроение.

— Так пусть оно пройдет, Престимион. Пусть пройдет! Это день торжества! Не прошло и двух часов с тех пор, как ты стоял перед троном Конфалюма и возлагал звездную корону на свое чело, а сейчас… сейчас… если бы ты мог видеть это мрачное выражение, этот трагический взгляд…

Престимион одарил Септаха Мелайна преувеличенно комичной улыбкой, блеснув всеми зубами и широко раскрыв глаза.

— Ну? Так лучше?

— Вряд ли. Меня тебе не удастся надуть, Престимион. Что могло тебя так огорчить, в этот самый великий из дней? — И, не дождавшись ответа, сказал, :

— Возможно, я знаю.

— Кому же знать, как не тебе? — заметил Престимион и тут же пояснил:

— Я думал о войне… О войне.

Казалось, такой ответ застал Септаха Мелайна врасплох. Но он быстро оправился.

— А-а… О войне… Ну да, конечно, о войне, Престимион. Она наложила отпечаток на всех нас. Но война закончилась. И забыта. Никто на планете не помнит о ней, кроме тебя, Гиялориса и меня. Никто из тех, кто сегодня присутствует в Замке на твоей коронации, не помнит о коронации, которая состоялась здесь не так давно.

— Но мы-то помним. Мы трое. Эта война останется с нами навсегда. Все эти ненужные потери. Разрушение. Смерть. Так много смертей. Свор. Кантеверел. Мой брат Тарадат. Граф Камба Мазадонский, мой учитель по стрельбе из лука. Ирам, Мандрикарн, Сибеллор. И еще сотни, даже тысячи. — Он на мгновение закрыл глаза и отвернулся в сторону. — Я сожалею о всех смертях.

Даже о смерти Корсибара, этого несчастного, обманутого глупца.

— Ты не назвал еще одно имя, а оно того заслуживает, — заметил Септах Мелайн и деликатно напомнил, словно вскрыл воспаленную рану:

— Я говорю о его сестре, леди Тизмет.

— Да, Тизмет.

Имя, которое нельзя было не назвать, как бы Престимион ни старался. Любое напоминание о ней причиняло невыносимую боль, но она всегда присутствовала в его мыслях.

— Я понимаю твои страдания, — мягко произнес Септах Мелайн. — Я понимаю. Время излечит тебя, Престимион.

— Излечит? Сможет ли?

Они оба некоторое время молчали. Престимион взглядом дал понять, что больше не желает говорить сейчас о Тизмет.

— Ты

знаешь, я действительно радуюсь тому, что стал короналем, — в конце концов произнес Престимион, когда молчание стало слишком напряженным. — .

Разумеется, радуюсь. Мне суждено было получить трон.

Мне Высшим Божеством определено было стать короналем. Но неужели ради моего прихода к власти необходимо было пролить столько крови? Какой в этом смысл? Вот что омрачает мое восшествие на престол.

— Кто знает, что необходимо, а что нет, Престимион? Так случилось, вот и все. На то была воля Высшего Божества. И мы справились — ты, я, Гиялорис и Свор, а теперь мир опять стал прежним. Война похоронена и забыта. Мы сами об этом позаботились. Никто из жителей планеты, кроме нас, о ней не помнит. Зачем ворошить прошлое в такой день?

— Вероятно, из чувства вины за то, что я взошел на трон по телам стольких прекрасных людей.

— Вины? Вины, Престимион? О какой вине ты говоришь? В этой войне виноват лишь этот идиот Кореибар! Он восстал против закона и обычаев! Узурпировал трон! Как ты можешь говорить о вине, когда он один…

— Нет. Мы все в той или иной степени виноваты в том, что на планету обрушилось такое проклятие.

Светло-голубые глаза Септаха Мелайна снова широко раскрылись от изумления.

— Что за мистическую чепуху ты городишь, Престимион! Как ты можешь всерьез рассуждать о проклятиях и брать на себя хоть толику вины? Престимион, которого я знал прежде, был человеком рациональным.

Он бы никогда не произнес такой вздор даже в шутку.

Ему бы и в голову не пришло подобное. Послушай меня. Эта война была делом рук Корсибара, и только Корсибара. Это исключительно его грех. А что сделано, то сделано, и ты — новый король Маджипура, и на Маджипуре наконец-то все хорошо.

— Да. Так и есть. — Престимион улыбнулся. — Прости мне этот внезапный приступ меланхолии, старый друг. Ты увидишь меня в более веселом расположении духа на пиру сегодня вечером, обещаю тебе. — Он прошелся взад и вперед по залу, слегка похлопывая ладонью по запечатанным ящикам. — И все же, Септах Мелайн, эти подарки, это заполненное ими хранилище… все это подавляет меня! Словно планета навалилась на меня всей своей тяжестью. — И он прибавил с гримасой:

— Мне следовало бы приказать вынести все это и сжечь!

— Престимион… — предостерегающе произнес Септах Мелайн.

— Да. Еще раз прости меня. Я что-то много жалуюсь сегодня.

— Действительно, милорд.

— Наверное, я должен испытывать благодарность, а не тревогу. Ну, посмотрим, смогу ли я найти здесь повод для веселья. Как раз сейчас я сильно в нем нуждаюсь. — Престимион снова прошелся вдоль нагромождений ящиков, заглядывая в те, что были открыты: вот огненный шар;, разноцветный кушак, постоянно меняющий оттенки; цветок, выточенный из драгоценной бронзы, из глубины лепестков которого звучит тихая, прекрасная музыка; птица, вырезанная из ярко-красного камня, которая повернула голову из стороны в сторону и негодующе пискнула на него; котел из красного жадеита с фестонами по краям, гладкий, как атлас, и теплый на ощупь.