Лощина
Шрифт:
— Мам, — ругаю я ее, когда Фамке выходит из комнаты. — Ты должна делать так, как говорит Фамке. Управлять домом — ее работа, а не твоя. Ты должна лишь заботиться о себе, — она фыркает на это и делает глоток вина. — Может, еще раз сходить к доктору Филдингу? — решаюсь я, хотя городской врач, похоже, никому не помогает. Он любит называть каждую проблему, с которой сталкивается женщина, «истерией».
— Нет, нет, — пренебрежительно говорит она, прежде чем поставить свой бокал и уставиться на меня. — Я в порядке. Хватит обо мне. Расскажи о своем дне, — мой желудок громко урчит в знак протеста,
Я подчиняюсь, выпиваю немного вина и закусываю супом с хлебом. Когда утоляю голод, начинаю.
— Мой день, ну, честно говоря, его очень трудно описать.
Я хотела разразиться обличительной речью о том, как она отправила меня плохо подготовленной, без припасов и расписания занятий, но теперь, когда вижу, что сегодня она кажется особенно хрупкой, решаю воздержаться. Кроме того, Сестра Маргарет потом дала мне расписание, и когда во второй половине дня у меня был урок мимикрии с профессором Крейном, он подарил мне блокнот, перевязанный черной лентой, пару карандашей, грифельную доску и немного мела. У меня не было сумки, чтобы взять ее с собой, поэтому он сказал, что подержит ее у себя до завтрашнего урока. Что было довольно мило с его стороны. Думаю, он чувствует себя неловко из-за попытки прочитать мысли.
— Первый день всегда ошеломляет, — говорит мама, кивая.
Это мягко сказано.
— Можно я тебя кое о чем спрошу?
Она прикладывает салфетку ко рту.
— Конечно.
— Есть ли что-то… странное в самой школе? Какая-то магия или заклинания, которые защищают кампус? Я с трудом помню тесты, которые сдавала, когда мы ездили туда летом, и ничего больше из того визита. Даже сейчас трудно вспомнить, что произошло сегодня. Я почти все забываю.
— Это нормально, дорогая, — говорит она, делая глоток вина.
— В каком смысле это нормально? — спрашиваю я.
Она берет ложку и пристально смотрит на меня.
— Нормально для этой школы. Там ты испытаешь много такого, что покажется странным и необычным. Тебе просто нужно доверять программе. Доверять процессу. Я бы не отправила тебя туда, если бы не считала это необходимым.
— Но ты так долго ждала, — говорю я. — Я могла бы получить фору, пойти учиться, когда мне было пятнадцать-шестнадцать.
— Ты же знаешь, почему мы ждали, — натянуто говорит она. — Я надеялась, что Бром вернется.
Мое сердце замирает при упоминании его имени. Кажется, что о нем больше никто не говорит. Словно он существовал только в моей голове. Но мое тело помнит, и сердце тоже.
— Кроме того, — продолжает она, макая хлеб в суп, — школа предназначена для учеников всех возрастов. Никакой форы. Это не соревнование.
В этом она права. Некоторые из студентов, которых я видела, были моего возраста или моложе, но и много взрослых. Некоторым на вид даже за тридцать.
— Но если я не смогу вспомнить, чему меня учили, когда покидаю территорию… — начинаю я. — Как я могу чему-то научиться?
— Катрина, — говорит она, и в ее голосе нет терпения. Она никогда не называет меня Кэт. — Подумай об этом на минутку. Где ты проходила тесты? В школе, в той же школе, в которую ты пойдешь завтра, и вся информация хлынет потоком, — она теребит
— Что случилось с учениками, которые проболтались? — спрашиваю я.
— Их наказали, — говорит она отрывистым голосом, настолько, что это заставляет меня задуматься, как они были наказаны. — Твои тети приняли меры. Теперь стало гораздо проще.
— Студенты знают, что они изучали магию, когда выпускаются? — спрашиваю я. — Как они воспроизводят свою магию там, в реальном мире, если не могут вспомнить, как ее вызвать?
— Тебе не о чем беспокоиться.
— Это бессмысленно.
— Послушай, к тому времени, когда они закончат учебу и двинутся дальше, магия станет настолько врожденной, настолько укоренившейся, что им не придется ее запоминать. Ты поймешь все это, — хотя в последней части ее голос звучит задумчиво. Наверное, потому, что это означает, что я уеду от нее, возможно, навсегда.
Мы обе некоторое время едим в тишине, прежде чем любопытство берет надо мной верх.
— Какое было твое любимое занятие?
Она криво улыбается мне.
— Не знаю. Я не помню.
— Я помню только одно, — признаю я. — Ну, два.
Ее глаза расширяются, ложка стучит по миске.
— Ты помнишь два своих урока?
— Да. Оба с профессором Крейном.
Она быстро моргает, пытаясь осмыслить услышанное.
— Я вообще не знаю, кто это. Как он выглядит?
— Высокий, темноволосый и красивый, — говорю я, стараясь не улыбаться. — Строгий, назойливый и раздражающий немного. Мнит себя богом. Но на самом деле довольно милый, когда старается.
— И ты помнишь эти занятия?
— Да. Мы занимались энергетическими манипуляциями и мимикрией.
— Хм-м-м, — говорит она, нахмурив брови. — Мне это не нравится.
Я хмурюсь.
— Почему нет?
Тишина. Я слышу тиканье часов в гостиной, Фамке возится на кухне, и где-то далеко-далеко доносится слабый рокот первой в этом сезоне грозы.
— Опасно выносить эти знания за пределы школы, — наконец говорит она.
— Почему?
— Потому что ты ведьма, — шипит она, наклоняясь ко мне. — И если будешь практиковаться здесь и станешь сильнее, значит станешь большей мишенью для внешнего мира. Я не потеряю тебя так, как потеряла твоего отца.
— Но он умер от сердечной недостаточности, а не потому, что был ведьмаком, — говорю я, чувствуя, как руки потеют при воспоминании.
— Знаю, — она прочищает горло. — Я просто боюсь потерять тебя. Ты мало что можешь сделать с тем, что запомнила. Возможно, профессор делает это с помощью своей собственной магии. Напомни, как его зовут? Может быть, я поговорю об этом с Леоной.
— Я не хочу, чтобы у него были неприятности, — быстро говорю я. — Но если ты так беспокоишься о том, что другие люди узнают, что я ведьма, даже в Сонной Лощине, где половина населения склонна к магии, тогда у меня есть решение.